Технологический институт

ЛИЛИЯ ШИТЕНБУРГ об открытии Александринки-2, проекте «ТЦ Достоевский» и премьере спектакля «Невский проспект»

«Травить детей — это жестоко. Но что-нибудь ведь надо же с ними делать?» — размышлял Д.И. Хармс. То, что в Петербурге пора «что-то делать» с театральной молодежью, стало ясно довольно давно. То молодая режиссура в городе отсутствовала вовсе (при бесперебойно — на холостом ходу — крутящемся механизме Театральной академии). То все-таки добравшиеся до «взрослых» питерских театров вчерашние выпускники принимались наперебой сооружать на подмостках нечто профессионально беспомощное, бессмысленное (старомодное или квазиавангардистское — не суть), а то и дальновидно-верноподданническое. Потом явился Волкострелов Дмитрий. Потом стали раздаваться голоса: дескать, а не много ли у нас Волкострелова Дмитрия?! (Вообще-то нет.) Потом под серьезной угрозой оказалась лаборатория «ON.ТЕАТР» — единственное место в городе, где молодые режиссеры планомерно осваивали новую драматургию, экспериментируя в условиях самого тощего бюджета. (На самом деле «ON.TЕАТР» был и остается подвалом — что многое объясняет, оправдывает, а заодно и уравновешивает. Испытание большой сценой из тамошних «лаборантов» выдержали бы немногие.) Что-то надо было делать.

Занятый «новой жизнью традиции» в Александринском театре, Валерий Фокин о проблемах питерской театральной молодежи знал не понаслышке. Удавшееся и многократно воспетое возрождение бывшего «Императорского театра Союза ССР» без вливания свежей крови было бы неосуществимо. Однако самый вызывающий с точки зрения эстетики и опьяняюще свободный спектакль на сцене Александринки поставил Кристиан Люпа («Чайка»), самый отважный, дерзкий и юношески-нахальный — Валерий Фокин («Гамлет», подаривший Великому Барду явно недостающую строку: «Как же надоели эти старые пердуны!»), самый авангардный — разумеется, Андрей Могучий (я люблю «Счастье»), а самый спорный (в смысле — вызывающий споры) — Кама Гинкас («Гедда Габлер»). Они, судя по всему, и оказались «самыми молодыми». То, что изредка сооружалось на Малой сцене силами творцов, молодых «по пачпорту», попросту никуда не годилось. Совсем.

Мало того. Обученные (и по местным меркам — превосходно обученные) в Театральной академии молодые актеры вместе с юной свежестью притащили на александринскую сцену все профессиональные штампы, которыми их щедро снабдили именитые мастера. Расставание с эстетическими клише для начинающих современных художников означало едва ли не предательство святого дела «русского психологического театра». Некоторые из «крестоносцев» и вовсе не сдюжили. Радикальная «европейская» режиссура (взятое в кавычки слово за кулисами театра все еще вызывает похвально патриотические — или откровенно глуповатые — ухмылки) осваивалась с трудом и глухим сопротивлением. Надо было что-то делать…

Новую сцену Александринского театра построили быстро, относительно недорого (по сравнению с Мариинкой-2) и без лишнего драматизма (были проблемы с высотностью — их урегулировали еще на стадии проекта). На месте старейших театральных мастерских (краснокирпичные стены которых оказались архитектурной «цитатой» внутри нового сооружения) возникло функциональное здание, где за огромными стеклянными окнами любому стороннему наблюдателю будет видна хотя бы часть волнующей творческой жизни. Прозрачность, открытость и доступность — среди основополагающих принципов нового комплекса. QR-код на стенах позволяет любому обладателю айфона «войти» в учебную аудиторию. А возможно, и в репетиционный зал. Александринка-2 задумывалась как симбиоз театра и компьютерных технологий — со всеми неизведанными доселе вариациями на тему этого причудливого союза.

Все три части Новой сцены — учебный корпус, медиацентр и собственно экспериментальная сцена — снизу доверху набиты самой разнообразной современной техникой. Недаром вместо торжественной церемонии открытия команда под руководством Андрея Могучего устроила экскурсию по коридорам и помещениям театрально-образовательного центра. Программно «антипафосный» тест-драйв Новой сцены получил наименование «ТЦ Достоевский»: портрет классика подстерегал экскурсантов, бубня что-то с планшетов экскурсоводов-волонтеров; энергично делал зарядку на большом экране в фойе, управляемый бодро скачущей тут же девушкой; в общем, как мог осваивался в сети и разве что не летал сердитой птичкой, сшибая домики над зелеными свиньями. В одном помещении заседали за компьютерами начинающие драматурги, молча стуча по клавишам и как бы сочиняя коллективную пьесу, навеянную темами Достоевского. Посетители этого «театра текста» имели возможность наблюдать на большом экране и появление драгоценных строк, и сосредоточенные физиономии авторов. Главная роскошь интернета, предназначенная словно как раз для такого случая, — не толкаться локтями, да и вовсе не сторожить брата своего Гонкура — была упущена.

В большом репзале актриса произносила некий монолог от лица Сони Мармеладовой, связываясь с «клиентами» по скайпу (за крупными планами лиц молчаливых зрителей-мужчин могли наблюдать зрительницы-женщины непосредственно в зале. И это что-то даже значило. По идее). В телестудии на фоне зеленых панелей Виктория Ротанова и Юлия Марченко, старательно игнорируя друг друга, произносили тексты Натальи Ворожбит — при этом каждую актрису снимал оператор, а изображение тут же монтировалось на экране. До motion capture тут еще далеко, да и монтаж — искусство несколько более тонкое, чем наложение двух картинок одна на другую, — но кто знает?

Главная роскошь интернета, предназначенная словно как раз для такого случая, — не толкаться локтями, да и вовсе не сторожить брата своего Гонкура — была упущена.

Зато экспериментальная сцена-трансформер предстала во всем блеске — ее презентацией занимались художники Русского инженерного театра АХЕ. В основе перформанса оказалась единственная фраза Свидригайлова: «Самая лучшая минута, нельзя лучше и выбрать». Минута была поделена между семнадцатью персонажами, которые одновременно исполняли каждый свой крохотный моноспектакль. А потом — под управлением Максима Исаева, находящегося тут же на сцене, — этот минутный экстатический хаос монтировался во внятное, последовательное повествование. «Игра на конструкции» поставила технологию на службу художественной идее — что и требовалось доказать.

Художественная ценность показанных «ТЦ Достоевский» перформансов была неравнозначной — посетители должны были прежде всего оценить техническую сторону проекта. Очевидно, что освоение всех компьютерных игрушек, которыми располагает Александринка-2, потребует немало времени и фантазии от тех, кто придет сюда учиться и сочинять спектакли (согласно замыслу, выпускать учебный центр будет не отдельных специалистов, а готовые команды, состоящие из режиссера, художника-сценографа и завлита-драматурга). Никто не утверждает, что большое количество высококлассной техники — панацея от профнепригодности. Но есть надежда, что технический прогресс раскрепостит неофитов, а безбрежность мультимедийных возможностей станет фундаментом новой творческой свободы — не только на уровне материальной базы, но и на уровне мировоззрения. Если кому-то из молодых творцов для осознания того, что мир велик, и преодоления внутренних границ, сдерживающих воображение, требуется непременно навести айфон на компьютерный код — пусть будет код. Остальные могут воспользоваться дверью. Или выйти в окно — как когда-то давным-давно актеры в спектакле Андрея Могучего.

Александринка-2 предполагалась «спутником» Александринского театра, возглавлять ее должен был Андрей Могучий, который привел бы туда своих питомцев и, вероятно, поделился бы с ними собственными навыками освоения самых причудливых пространств, включая виртуальные. Однако, взявшись руководить БДТ, режиссер сделал свой выбор. И теперь ближайшая судьба Новой сцены представляется куда более туманной, чем на стадии замысла.

Но если какие-то сомнения по поводу острейшей необходимости современного театрально-образовательного центра еще оставались, то премьерный спектакль, сочиненный совместными усилиями нескольких молодых режиссеров на исторических подмостках Александринки и показанный за день до инаугурации Новой сцены, должен был развеять их окончательно. Потому что ни декорации Семена Пастуха, ни авангардная музыка Настасьи Хрущевой (и живой оркестр на сцене), ни опытные александринские мастера — ничто не могло спасти «Невский проспект. Городские этюды» от провинциальной архаичности. Два цитатных Гоголя (из фокинского спектакля) многозначительно намекали на связь времен, а по современному Невскому бродили гопники, проститутки, менты, воры, гастарбайтеры, прекраснодушные пенсионеры и бесноватые депутаты. Видимо, приветствуя открытие Новой сцены, из царской ложи размалеванные шлюхи дезабилье декламировали вирши: «Интернет, интернет, отпусти в туалет. // Полчаса уже сижу, ноги крестиком держу!» Впрочем, эти частушки на злобу дня были ничуть не хуже фальшивого восточного акцента гастарбайтера, вымученных терзаний на тему «Я чиновник! А что я сделал для России?!», глубокомысленных графоманских лирических экзерсисов, замшелой «тюзятины» физиологических очерков, пошлой восторженности хрестоматийных цитат или настырного фанатского преследования «Саши» Пушкина в ярусах театра.

Парадоксальным образом это наивное и претенциозное зрелище, по идее призванное собрать лучшие молодые театральные силы Петербурга, напоминало разухабистый раннеперестроечный спектакль «Кремлевские куранты» Юрия Мамина в театре «На Литейном»: та же растерянность перед реальностью, тщетно выдаваемая за «театр абсурда», тот же «пестрый калейдоскоп» персонажей — только вместо гастарбайтеров тогда были рэкетиры, а вместо Гоголя — Ленин. Те же этюды — та же школа. Тот же ужас в глазах актеров. Добивался ли Александринский театр сходства с областным театром двадцатилетней давности — сомневаюсь. Но одним истошным монологом о «пиздатой Вселенной» (его авторы находят возможным использовать особенно дорогое их сердцу творение в самых разных театральных проектах) дела не исправить. А если не начать исправлять его прямо сейчас — то завтрашним днем Александринского театра вновь может стать его позавчерашний день.

Нужны новые формы.
Для них уже есть Новая сцена.
Пусть даже Вселенная вокруг так и не станет… совершенной.