Сергей Ильницкий: «Я могу как-то помочь людям, которых снимаю»

ИРИНА ПОПОВА поговорила с Сергеем Ильницким, победителем World Press Photo 2013

Фотографы из России редко побеждают в конкурсе World Press Photo. Если не считать Сергея Максимишина, Юрия Козырева и Владимира Вяткина, русский фотожурналист на мировой арене — скорее исключение, чем правило. Тем интереснее было поговорить с Сергеем Ильницким, чья серия про фехтовальщиков с Олимипиады-2012 заняла 2-е место в категории «Спортивные события» в конкурсе мировой фотожурналистики за 2013 год. После хорошего, честного и оттого немного неуклюжего выступления Сергея в дни World Press Photo в Амстердаме мы устроились на красно-белых пуфиках в холле Felix Meritis — дома на одном из амстердамских каналов, который известен тем, что сюда раз в год, между военными командировками, съезжаются сливки мировой фотожурналистики.

— Сергей, как тебе вообще пришло в голову стать фотожурналистом?

— Я занимался еще в фотокружке в Мариуполе. А потом поехал поступать в Москву. На фотографа. Это был 1991 год, когда люди по всему Союзу могли поступать в любые вузы. А я твердо решил стать фотографом.

— И как? Взяли?

— Нет. Это было такое время... МГУ в тот год отменил набор. Мне посоветовали ехать в Кемерово. И я поехал.

— В Кемерово?

— Да, там Институт культуры и искусств. Я же хотел быть именно фотографом, а этой специальности в стране учили только в нескольких вузах, в том числе в этом. Сейчас я понимаю, что не было смысла пять лет изучать в вузе фотографию, достаточно было просто начать снимать, параллельно осваивая какую-нибудь сопутствующую фотографии специальность, психологию, например, или языки.

— Но все же — тебя там научили фотографии?

— Да. В Кемерове была сильнейшая школа, оттуда вышло много хороших фотографов. И газеты там были передовые, по фотоочерку на разворот печатали, в отличие от других регионов, где фотоиллюстрация была неинтересной и крохотное место на странице занимала. Конечно, преподавание отставало от реальной жизни, но мы наверстывали упущенное на практике, в библиотеках и в редакциях.

— Получается, ты такой человек из Кемерова. А потом произошел путч в 93-м, и ты стал звездой мировой фотожурналистики — так?

— Ну не совсем... Я тогда вообще в Москве случайно оказался. Мороженым торговал.

— Мороженым?

— Ну да, мороженым и колбасой. Тогда вообще трудные времена были. Есть было нечего. Моя мама с Украины даже посылку отправить не могла, почтовая связь не работала, не говоря уж о почтовых переводах. Мне брат помог, в Москве меня устроил, и так я на летних каникулах зарабатывал, чтобы потом целый учебный год жить. Я еще хороший объектив на эти деньги купил.

— И тут начался путч.

— Да, начался путч. Но я там не до конца был. Я только так снимал, как студент. И как у всех молодых людей, особенно фотографов, у меня была эйфория и отсутствовало чувство опасности. Я находился внутри этого кольца, возле окруженного Белого дома. Выйти оттуда было можно, а зайти обратно — уже нет. И вот брат меня вызволил. Не помню, как он меня позвал, тогда же мобильных телефонов не было. В общем, выманил и сказал: «На тебе билет, езжай обратно в Кемерово». А там как раз учебный год начался.

— И тогда ты вернулся и стал работать с местной прессой?

— Нет, я продолжил работать на разгрузке вагонов. Мы все, кто тогда на фотографа учился, разгружали по ночам вагоны, в которых привозили бананы и пепси-колу. Еще у нас практика была в местных газетах, но за нее не платили. Но однажды, когда я понял, что после такой ночной работы не очень хочется утром вставать и идти учиться, я взял свои снимки и пошел по редакциям. И во всех редакциях, куда я пришел, мне сказали, что меня берут на работу. В итоге я остался в одной из них, называлась «Кузнецкий край». Хорошая газета — молодежная, живая. И понеслось: днем снимал, по ночам печатал снимки. Я успевал для десяти газет работать и для всех них печатать в отдельные стопки.

— А потом перекинулся работать на Запад?

— Да, я потом публиковался и в Time, и в The New York Times. Иногда обидно было: снимаешь для них целую историю, а они потом ставят к статье одну карточку со спичечный коробок, и на той — экскаватор в лоб. Зачем тогда старался, спрашивается?..

— А в агентстве разве не так? Сложно быть агентским фотографом?

— Все больше людей обладает хорошей фототехникой. Технически грамотную карточку сейчас может сделать каждый. То есть технический навык — уже не критерий успеха. Нужно быть очень быстрым, суметь вложить в фотоснимок — желательно в один — всю суть происходящего. А тут нужны и адресный план, и тот самый решающий момент, и мысль. Тогда получится та самая фотоикона — icon picture. И вот это уже не так просто сделать. Этим сейчас владеют очень немногие, а для фотоагентства это умение — самое главное.

— Многие считают работу в агентстве однообразной.

— Однообразной? Да даже конференцию можно снимать интересно. Нужно подготовиться, узнать тему и проблематику, основных действующих лиц. Даже готовясь к самой простой съемке, нужно всегда знать, что ты хочешь этим сказать.

— А ты всегда знаешь?

— Я всегда стараюсь знать, что делаю и для чего.

— Что для тебя самое важное в фотографии?

— Кроме информации о прошлом, которую я сохраняю во времени своими фотографиями, пожалуй, важным является то, что я могу как-то помочь людям, которых снимаю.

— То есть у тебя тоже есть стремление спасти мир?

— Не глобально изменить мир, но что-то повернуть пускай в маленькой, незначительной ситуации. Например, мы написали про Дом ребенка в Кемерове в середине 90-х. Таких детских домов по стране было и есть много, там содержат детей, больных ДЦП и с другими родовыми травмами, их бинтиками привязывали к кроватям, чтобы они, непроизвольно шевеля ногами и руками, не ранили себя. Огромная палата, сотня кроватей с привязанными детьми, и две нянечки их обслуживают. Кормят кое-как. Запах стоит ужасный. И они там твердо убеждены, что эти дети не могут ни говорить, ни двигаться и больше двух лет не проживут. Когда мы опубликовали этот фоторепортаж, к нам в редакцию начали приходить письма, даже из Америки: мы увидели вашу газету, хотим усыновить этих детей. Уж не знаю, как они нашу кемеровскую газету увидели, интернета тогда не было. И этот детдом стал одним из первых, откуда американцы стали усыновлять больных детей. Сейчас это не очень модно, а тогда было супер. И через два года присылают карточки: ребенок чисто одет, стоит на ногах, улыбается.

Сейчас я понимаю, что не было смысла пять лет изучать в вузе фотографию.

— У тебя вообще много социальных тем — того, что в народе принято называть словом «чернуха». Вот еще колонию ты показывал...

— Когда я из Мариуполя уехал учиться, получилось вернуться только через три года. Приехал, а половина моих друзей села. Погодки, приятели. Я эту колонию так и снимал, представляя, что кто-то из них был когда-то моим другом, который просто пошел не по той дороге и оказался в таких страшных условиях заточения. Меня поразила история мальчика. Он окорочка на рынке украл. Ему семью надо было накормить, младшие сестры голодали. Время такое было. И его — на пять лет в колонию. А там не перевоспитание, наоборот — подсаживание на зоновскую культуру, как у нас во всей стране — культ нарушителей закона.

— А какую историю тебе было трудно снимать?

— Труднее всего снимать горе людей. Оно очень интимно, требует одиночества и сосредоточения, а тут еще ты с фотоаппаратом. Это оскорбляет, раздражает и рождает самые нехорошие эмоции в людях. Однажды в марте 2007-го погибло много шахтеров в Новокузнецке на шахте Ульяновская. Администрация экономила, не обеспечивала достаточной безопасности, вот и произошел взрыв. Я снимал похороны в доме, где погиб отец и один из сыновей. Там дети на меня разозлились: уходи, говорят, сейчас же, у людей горе, а ты деньги зарабатываешь. А мне что, я же не буду им объяснять, что хочу им же или таким, как они, шахтерам помочь своими фотографиями, чтобы в будущем подобное не повторилось. Просто развернулся и пошел от их дома. Я никогда не буду снимать, если человек против. Но отец погибшего, сгорбленный старик, тоже в прошлом шахтер, остановил меня: «Стой! Снимай, пожалуйста. А на них не обижайся, у них горе, и они не все понимают. А ты — снимай. Это сейчас для всех нас важно». Вот он меня понял. И в основном люди, даже оказавшись в таких сложных ситуациях, понимают без объяснений.

— Значит, есть ощущение, что фотография может что-то изменить?

— И еще ощущение, что ты пишешь историю, что именно через твой взгляд люди будут узнавать о прошлом и что твои фотографии останутся. Есть гениальная сцена из фильма «Пятый элемент», где главная героиня изучает человечество по веренице изображений.

— Получается, именно фотография будет рассказывать о мире и о времени?

— Да, фотография. Она была изобретена в момент, когда человечеству стало необходимо объективно отображать окружающую действительность и появились для этого технические возможности. Не раньше, не позже. Если ты помнишь, вся живопись тогда стремилась к предельному реализму. Но в живописи можно было что-то дорисовать, вторгнувшись в прошлое, скорректировав его по желанию автора. Только позже появились кино и телевидение. Они еще точнее воспроизводят жизнь средствами самой же жизни, но не обладают такой же стремительной силой, как фотография. Любой видеоряд нужно долго смотреть, затрачивая изрядное количество времени, а для фотографии достаточно взгляда — и суть события поймана. И модный тренд сейчас, когда все вот так снято на мобильный телефон (встает и для примера неровно водит рукой по воздуху), нужен и востребован в первые секунды восприятия новости о событии, снятом очевидцами. Развитие события и тем более историческая запись о нем будут зафиксированы профессионалами с фотоаппаратами. Изучать историю мы будем не по Instagram и YouTube, а по фотографиям в лентах агентств, в газетах и журналах, из книг и с выставок документальной фотографии — где снимки тиражируются и превращаются в образ времени. Но такая эволюция ждет поистине высококлассные фотографии больших мастеров или людей, которым просто повезло соединить время, событие, образ, мысль, композицию, цвет, энергетику в двухмерном полотне фотографии. Так что, на мой взгляд, профессиональная журналистская фотография останется навсегда. Ее просто нечем заменить.

— А в твоей серии про фехтовальщиков, которая победила в World Press Photo, есть что-то, что важно для тебя самого?

— Я был сильно удивлен эмоциональностью этого вида спорта, когда снимал фехтование. Со мной были иностранные коллеги, более опытные в съемке фехтования, и я спросил: «А эти фехтовальщики, они всегда так эмоциональны? Кричат, плачут, прыгают, масками кидаются?» А фотографы какую-то шуточку отпустили, вроде «так тебе ж это на руку, братан», и поржали. На наш разговор отреагировал спортсмен, сидевший рядом ниже и не участвовавший в соревнованиях в тот день. Он объяснил, что всю жизнь готовился именно к этим играм: с самого детства мечтал выиграть олимпийскую награду. Даже если не золото — неважно, главное для него было взойти на пьедестал. И он 15 лет непрерывно тренировался. Выигрывал, конечно, кубки Европы и мира, но готовился именно к Олимпийским играм. И вот — у него есть единственный шанс, один на всю его жизнь. В следующих играх он, может, не будет участвовать, так как пик его физической и психической формы пройдет. Отсюда и эмоции. Я его так понял в этот момент, что мне стало гораздо легче снимать. Я просто прочувствовал все, что происходит в этом спорте. Один раз отвлекся — и в тебя вонзили клинок. Вся твоя жизнь сосредоточена на кончике этой шпаги. Одно касание, один укол — и ты либо победитель, либо проигравший. Поэтому и называется серия The Golden Touch.

— А для тебя самого что-то изменилось, когда ты победил в World Press Photo?

— Я когда-то, еще в детстве, купил журнал «Советское фото», и там были как раз результаты этого конкурса за тот год. Фотографии, конечно, были не такие технически сильные и эмоционально точные, как в наше время, но я это только сейчас понимаю. А тогда, в 80-е, они на меня, ребенка, произвели неизгладимое впечатление. С того самого момента я мечтал стать именно таким фотографом — фотожурналистом. Снимать конфликты, социальные темы, рассказывать людям об их мире, быть свидетелем происходящего и через фотографии влиять на развитие нашего общества. Где-то внутри я мечтал победить именно в этом конкурсе и долго шел к этой мечте. И мне повезло: я победил, взошел на этот пьедестал — осуществил свою мечту.

— Как эти ребята-фехтовальщики?

— Да, я тоже почувствовал сходство. Только мне хотелось победить не просто ради победы, а с какой-то достойной и важной историей. Для того чтобы мою работу увидели многие тысячи людей по всему миру. Победил я не совсем с той историей, которая способна сильно повлиять на умы и развитие людей, но до этого на мои сайты заходило по 10—15 человек в день, а сейчас — по нескольку тысяч. Надеюсь, эти люди, посмотрев мои фотографии, не только победившие в конкурсе, испытают что-то, что сделает их лучше, честнее, добрее. А с ними в лучшую сторону изменится все вокруг.

В Москве выставка победителей 56-го международного конкурса World Press Photo пройдет в Шоколадном цехе на «Красном Октябре» с 29 мая по 30 июня.