Occupy COLTA. Кто и как осмысляет протест?

АЛЕКСАНДР МОРОЗОВ вспоминает 15 сложных текстов о том, что же случилось с городским образованным классом и чем он недоволен

В годовщину майских событий 2012 года редакция COLTA.RU предлагает участникам прошлогодних московских «оккупаев» на два дня оккупировать наш собственный сайт в качестве приглашенных редакторов. Мы предоставляем им полную свободу действий и обязуемся опубликовать все, что они сочтут нужным: любые материалы, в любом количестве, без каких бы то ни было ограничений. Сегодня — день первый, и на СOLTA.RU командует АЛЕКСАНДР МОРОЗОВ, публицист, шеф-редактор «Русского журнала» и постоянный автор нашего сайта.

1.

Московский протест с точки зрения политической репрезентации. Сначала писали, что протест представляет «силы, стремящиеся к возврату в 90-е». Отчасти эту интерпретацию поддержал и Путин, сказав про Немцова, что к власти стремятся люди, которые уже однажды разграбили и т.д. То есть это была репрезентация «сил реставрации». Другое направление — социологическая интерпретация идет через страты, пытались увидеть в протесте репрезентацию «нового городского класса». Действительно, в больших городах за нулевые годы произошли глубокие изменения в социальных практиках, в стиле жизни. Пытались как-то зацепиться за слова «хипстеры», «креативный класс», чтобы выявить те «социальные изменения», которые политически репрезентирует протест-2012. Была идея «репрезентации кланов» (приписывали организацию протеста сначала Тимаковой—Будбергу, потом Волошину, потом Пионтковский приписал Фридману, «медведевскому окружению» и т.д.). То есть структурно тут попытка видеть не через «классы» или «социальные изменения», а через «клан». К концу года власть стала конструировать «иностранный заговор», т.е. протест репрезентирует подрывные намерения иностранной закулисы.

2.

Фундаментальная тема политической репрезентации в 2012 году — ботокс. Что это значит — антропологически? Обычно это возводят к Бодрийяру, к его теории «семантики тела» в постмодерне (к нарциссизму). Да, есть какая-то пугающая постмодернистская новизна в этом телесном жесте Путина. Мало будет сказать, что он просто последовал за Берлускони или Рейганом. «Омоложение», собственно, и говорит о том, что Путин вдруг принял для себя идею политической репрезентации, так сказать, в духе барокко. Пластика — это «вечно молодой актер, сохраняющий себя на рынке ролей». Сразу возник концепт «подмены», «двойничества» (мол, у Путина есть двойник).

3.

К теме политической репрезентации прямо относятся «подсчеты численности». Они были просто мучительной проблемой первой половины 2012 года. Количество «репрезентантов» было важно для обеих сторон. У Немцова было заветное — миллион. Этот «условный миллион» в представлении Немцова, Рыклина означал собой нечто уже «необоримое». Падение режима мыслилось через этот миллион, представляющий собой какое-то цифровое измерение превосходства… Увидев, что «нас — миллион», власти сдадутся. Отсюда и возникло название «Марш миллионов». Вот этот эпизод напоминает о «проблеме численности».

Даже хроника протеста пока у нас имеется только в виде статьи в Википедии.

4.

«Вы нас даже не представляете!» — этот лозунг стал одним из самых знаменитых высказываний «московского протеста 2012 года» (он является цитатой из испанского протеста). Успех этой фразы заключен в том, что она имеет три разных смысла. Первый: вы нас не представляете — то есть мы даже не явлены вашему уму, вы о нас «не знаете», мы для вас «не существуем» (ну да, действительно, для Путина участники протеста оказались как бы в «зоне несуществования»). Второй смысл связан с темой представительной демократии. (Это сложная тема. Потому что в целом имеется кризис представительства. Но даже если и принять во внимание этот кризис, то в России дело хуже — тут нет парламентского представительства «либеральной партии».) А третий содержит, несомненно, оттенок угрозы: «вы даже не представляете, что мы можем сделать!» Вы даже не представляете наших возможностей…

5.

Отдельная тема — визуальная репрезентация. Плакаты, транспаранты и другие визуальные элементы многие собирали. Лурье издал «Азбуку протеста». Ратгауз (проект OpenSpace) собрал и выставил в Artplay коллекцию. Часть ее передали в Музей Виктории и Альберта в Лондон. Социолог Михаил Габович собирал плакаты и транспаранты. Он говорил мне в Берлине, что у него 7,5 тыс. собрано. Интересно понять: это была богатая или бедная — с позиций визуальности — история. Общий визуальный символ: белая лента. История белой ленты. Интересно, что Навальный, пользовавшийся максимальной симпатией, не выработал визуального символа для своих сторонников. Например, не получили заметного развития протестные граффити. Но была целая отдельная линия борьбы за «большое высказывание в городском ландшафте» — вывешивание транспарантов на мостах. В фильме «Зима, уходи» показаны подготовка и проведение акции Рыбаченко—Яшина с транспарантом на крыше здания на Софийской набережной, напротив Кремля.

6.

Маска. Было хорошее возражение у противников «теории карнавальности»: слишком мало масок и анонимности было во время московского протеста. Скажем, маски Гая Фокса и вообще отсылки к Anonymous были редкостью. Но — балаклава. Pussy Riot сделали балаклаву всемирным символом. Но практического распространения она не получила. Объясняется это, видимо, тем, что в московском протесте очень большой удельный вес сторонников «традиционной гражданственности», т.е. персонального, неанонимного поступка. Слишком мала была студенческая левая составляющая.

7.

Координационный совет — это тоже тема представительства, репрезентации. Кого представляет КС? Долго дебатировали. С точки зрения теории демократии это «сетевая демократия». Об этом много писали в последние пять лет: традиционные формы представительства сменяются возможностями «электронных референдумов». Но — ничего не получилось. Не удалось ни использовать возможности «электронной демократии» для убедительных выборов КС, ни провести убедительные «электронные референдумы».

8.

Помимо неудачных попыток описать протест через страты («креативный класс», «средний класс», «образованные горожане» и т.д.) была более важная попытка понять, какую ОСЬ НАПРЯЖЕНИЯ репрезентирует протест, от имени какой проблемы он выступает. Или, иначе говоря: отставание системы ОТ ЧЕГО вызвало протест? Или: какую трещину в системе он «отражает»? С точки зрения Белановского—Дмитриева — «падение доверия». С точки зрения В. Куренного — нарушение представлений о «контрактных отношениях» («мы ходим голосовать — вы честно считаете»), с точки зрения А. Магуна и группы сотрудников Европейского университета в Санкт-Петербурге, протест репрезентирует потребность в солидарности после длительного периода деполитизации.

9.

Мы теперь живем в мире, где очень трудно задокументировать крупное событие. Перепроизводство слов меняет само представление об осмыслении событий. Благодаря сетям мы, по-видимому, переживаем второе «восстание масс»: сотни миллионов людей ежедневно вовлечены в публичную речь. Любое событие окутано сегодня гигантским облаком высказываний. Российский протест-2012 является событием мировой политической истории, войдет в учебники, во все исторические хроники. При этом легко заметить, насколько слабо он документирован. Прошло больше года с его начала, но еще нет ни одной крупной книги о протесте — ни хроникальной, ни аналитической. Мы видим любопытный факт: конкретное микрособытие — благодаря твиттер-трансляциям — документируется до деталей. При этом в целом многомесячный процесс описать очень трудно. Еще труднее выделить высказывания, содержащие глубокие интерпретации. Колумнистика и сильно приблизившиеся к ней по качеству блог-высказывания превратились в поток «народной политологии», в выражение чувств со слабой аргументацией либо — наоборот — в рационалистическую «партийную догматику». Большие медиамашины сталкиваются со сложной проблемой контроля и учета этих мнений. Вес «аналитического доклада» любого мозгового треста — пусть и весьма авторитетного — сегодня падает лишь потому, что он тонет в окружающем его перепроизводстве слов.

 
Какие тексты о российском протесте-2012 попали в мой воображаемый рабочий кабинет в качестве обязательных — на случай описания попыток осмысления событий 2012 года

В марте 2012 года Борис Грозовский сделал очень хорошее интервью с Михаилом Дмитриевым о том, что означает протест и как он связан с социальными изменениями нулевых годов. Оценки Дмитриева интересны еще и потому, что он — один из авторов знаменитого «доклада Дмитриева—Белановского», в котором еще до начала протеста были зафиксированы падение доверия к властям и политический кризис.

В апреле 2012 года старые российские акционисты и авторитетные арт-критики признали, что акция Pussy Riot является существенным событием не только в контексте московского протеста, но и в истории арта.

В августе в Москву приезжал Славой Жижек, и Илья Будрайтскис сделал с ним хорошее, очень ясное интервью о российском протесте в контексте мировых процессов. Главная мысль Жижека: московский протест надо рассматривать не в ряду арабских революций, а в контексте «оккупай». «Оккупай», по его мнению, свидетельствует о кризисе представительной демократии, но он только симптом, а не ответ на этот кризис. Более подробно он все это анализирует в сборнике «Год невозможного» (М., 2012).

По-видимому, лучший текст, который смогло предложить читателям российское профессиональное философское сообщество, — вот эта статья Виталия Куренного в тематическом выпуске журнала «Логос». При том что автор настроен критически в отношении протеста и не рассматривает его как «пробуждение политического» (в отличие от А. Магуна), здесь есть несколько тонких соображений. О том, что сетевая аудитория не так сильно отличается от телеаудитории, как может показаться. О том, что протест связан с укреплением в России «контрактных отношений» и является реакций на нарушение контракта…

Русский политолог Александр Кустарев, живущий в Англии, постоянный автор «Неприкосновенного запаса», в этом тексте предлагает не интерпретацию протеста, а скорее опасение по поводу его неадекватной интерпретации. Протест-2012 протекает не в нормативных условиях «власть — гражданское общество», а в неокорпоративном государстве. Кустарев был, видимо, первым, кто в более раннем тексте поставил акцент на «карнавальном» характере протеста.

С этой позицией не согласилась известный поэт, филолог и богослов Ольга Седакова. Ее программный текст опирается на то, что протест 2012 года — это «революция достоинства». Ее текст полемизирует с позицией Кустарева и Куренного.

Сэм Грин — американский политолог, сотрудник московского Карнеги-центра — написал очень интересный текст о том, откуда взялся протест (при том что согласно известным теориям «делегативной демократии» он никак не мог появиться именно в этот момент развития путинской политической системы). Анализируя социологические данные об экономическом благополучии семей и их политических предпочтениях, он показывает, что в 2008 году был некий момент, когда структура поддержки «делегативной демократии» Путина дала трещину.

В мае 2012 года Дмитрий Орешкин строил свой анализ протеста, отталкиваясь от «социологии города».

В конце года было много круглых столов об итогах протестного года. Вот этот был одним из самых содержательных. Кирилл Рогов, Борис Дубин и Юрий Сапрыкин.

Важной частью протеста-2012 был арт. Его активно пытаются анализировать. Мне запомнились два текста Дмитрия Голынко-Вольфсона. Один — в целом дающий понимание, откуда «растут ноги» у современного арт-активизма и как сегодня интерпретируются оккупай-акции, а второй — с обзором «визуального ряда» нового городского протеста.

Вероятно, интересно было бы прочесть тексты о протесте двух российских философов — Артемия Магуна (Петербург) и Елены Трубиной (Екатеринбург). Оба они выступали с докладами на последних Банных чтениях, но тексты не опубликованы. Есть лишь раннее (декабрь 2011-го) интервью Магуна о «возвращении политического» и вот этот текст в Slon.ru.

Были ли аналитические доклады о протесте, подготовленные нашими «мозговыми трестами»? Мне запомнились два.

6 декабря фонд Костина, работающий на Кремль, опубликовал доклад о протесте. Несмотря на ангажированность доклада, он содержит в себе сведенные материалы основных социологических исследований ФОМа, ВЦИОМа и Левада-центра и дает некоторое представление о структуре протеста, если отвлечься от выводов авторов доклада.

Со стороны Левада-центра итоговый доклад подготовил Денис Волков.

Было много интересной публицистики, с отдельными ценными образами протеста или текущими политическими оценками. И эти образы, сопровождающие общественный процесс, должны анализироваться точно так же, как это делают специалисты по визуальной культуре, занимаясь плакатами, арт-акциями, стрит-артом и т.д. Вероятно, Гасан Гусейнов — известный российский филолог и философ — коллекционирует эти языковые формы и потом напишет книжку «Протест на кончике языка». Но пока таких работ нет.

Вообще говоря, даже хроника протеста пока у нас имеется только в виде вот такой статьи в Википедии. Те, кто ее делал, старались. Здесь неплохой кусок сделан об интерпретации российского протеста колумнистами европейских и американских СМИ. Но этого, конечно, маловато.

Также по теме:
Всеволод Чернозуб. Occupy COLTA. Уйти от насилия
Екатерина Кравцова. Occupy COLTA. Призрак саперных лопаток