Александр Морозов — Владимир Пастухов. Переписка из двух углов. Апрель

АЛЕКСАНДР МОРОЗОВ из Москвы и ВЛАДИМИР ПАСТУХОВ из Лондона продолжают эпистолярную хронику того, как страна погружается в «микрототалитаризм»

Письмо из Москвы, первое. Морозов — Пастухову

18 апреля

…Что тут происходит, Володя? Если оппозиция в 2012 году слегка покачивала лодку, то в 2013-м Путин окончательно перехватил инициативу и «раскачивает» свою лодку с энергией Годзиллы. Обыски прошли в «Сколково». Вексельберг, как пишут, отменил в этот день все деловые встречи. Нашего «цукерберга» Павла Дурова принуждали согласиться на перепродажи долей «ВКонтакте» с помощью следственной бригады по делу об уличном ДТП.

И вот совпадение — у меня есть подруга, арендующая под кафе маленькое помещение в одном из недавно построенных московских бизнес-билдингов. Вчера пишет: утром пришли, здание оцеплено каким-то ЧОПом, входа нет. Год шел тихий конфликт между соинвесторами этого билдинга — но теперь все и везде переходит в силовую фазу. Куда конь с копытом, туда и рак с клешней, на всех уровнях пошел не просто «передел мира», а еще и «акции возмездия».

Вчера прочел: обыски в Министерстве культуры Пермского края. При Чиркунове пять лет там боролись против команды Гельмана—Мильграма с ее «культурной революцией в Перми». Ушел Чиркунов — и вот письмо в прокуратуру и началось. Генерал Маркин из Следственного комитета всех на днях потряс своим интервью в «Известиях». Когда судили Ходорковского, то официальная риторика была такая: никакой политики в деле нет, это, мол, сугубо дело о налогах. Теперь сотрудник Следкома совершенно откровенно заявил: да, дело Навального политическое. В том смысле, что «кто слишком громко кричит, на того всегда найдется дело». На днях прочел маленькую заметку из Курганской губернии: начальника тамошнего ГУВД, проработавшего около года, переводят уже с повышением. За полгода завел дела на нескольких вице-губернаторов. У силовиков прямо «страда» какая-то. Это прямо какие-то бригады комбайнеров-шабашников. Приезжают в регион, косят, и их перебрасывают дальше. Глава Кировского райсуда, где судят Навального, признал в интервью: да, не было в практике оправдательных приговоров. Он хотел сказать: очень хорошо работает следствие, в суд не передают слабо расследованных дел. Но все прочитали его интервью как надо: кто не сумел уладить дело до начала следствия, тот сядет и не выйдет никогда. Больных и посторонних, случайно задержанных по «Болотному делу», держат в СИЗО 10 месяцев не потому, что есть чье-то конкретное политическое указание, а просто потому, что для всех действует принцип «попал в СИЗО — не выйдешь». Когнитивный диссонанс достиг уже самых высоких градусов: с экрана льются репортажи о том, что надо искать новые драйверы против стагнации экономики, мол, рост замедляется, одновременно сообщают, что везде обыски, и звучат пугающие своим абсурдом заявления о новых проверках, дискриминационных законах...

Из Администрации президента объясняют, что это, мол, новый курс на «национализацию бизнес-элиты, чиновничества и вообще всего». А раз всего, то под руку попадает все подряд. Три дня обсуждали: может ли Дина Рубина, будучи израильской гражданкой, числиться российским писателем и проводить какие-то публичные «диктанты русского языка». Решили, короче, «национализировать» и диктанты. На днях я где-то прочел, что за Навальным стоит Фридман. О-о-о, подумал я, придется и этому «капитану российского бизнеса» собирать манатки. А старина Чубайс? 22 млрд руб. убытков у «Роснано» вдруг обнаружилось. Похоже, и Чубайсу пришел час «национализироваться»...

У силовиков прямо «страда» какая-то. Это прямо бригады комбайнеров-шабашников. Приезжают в регион, косят, и их перебрасывают дальше.

О чем говорят в губернском городе на Урале, откуда я недавно вернулся? О том же, о чем и в Москве. О протесте, о коррупции и о непонятных реформах. Ну, и о своем губернском начальстве. В Москве тоже говорят о Собянине. Напоминает то, что говорили в конце 80-х. В победу над коррупцией не верят, реформами задерганы, к московскому протесту относятся скептически. Чувствуется ли «раскол общества», о котором пишут социологи? Да. Конечно, он не так силен, как кажется читателям социальных сетей, где все грубее, злее и градус злобы выше, чем в обычном общении. Но сети проникают вглубь России, сетевая стилистика общения проникает и в те этажи и уровни жизни, где раньше ее не было. Школьный учитель — некогда хранитель органической культурной позиции — теперь предоставлен сам себе. Вокруг него разливанное море социальной ненависти: в быту одни ненавидят кавказцев, другие — Чубайса и «прихватизацию», третьи — демократию вообще, четвертые — «пиндосов». К этому добавляется социальное неравенство семей. Мир за пределами школы ничем не помогает школьному учителю. Его гуманистическая миссия сделалась теперь impossible.

Ведь Министерство обороны проворовалось не только перед глазами московских политиков, но и перед глазами уральских старшеклассников. Московский яд проникает глубоко. В центре воюют кланы и люди портят друг другу репутации. А в провинции дети слушают разговоры взрослых: «воруют все». Чувствуется — как это было и в конце советского периода, — что затронуты какие-то глубинные основы народной жизни. Там теперь кипит котелок, где варится собственное понимание жизни, на которое все влияет — и кремлевская пропаганда, и антикремлевская, но не так, как ожидают пропагандисты. В котелке варится страшная вещь — ПРАВДА. Если нет оправдательных приговоров в судах и это уже система, то к этому притерпеваются. Если одни начальники сажают других за коррупцию, но в системе ничего не меняется и шестерни системы крутятся так же, то и это, посмеиваясь, терпят. Если единственный способ борьбы с безобразием начальника — это письмо вышестоящему начальнику, а результат письма — это лотерея (может, дадут ход, а может, и нет), то и в этой ситуации человек, пригнув голову, роет, как крот, какой-то подземный туннель, чтобы письмо свое пронести в нужное место. При всей предприимчивости человека и адаптивной способности «жить под любой властью» с шуткой-прибауткой это ежедневное столкновение с «мерзостью жизни» начинает перекашивать все восприятие социальности. Раз нет веры в институции, в намерения начальников, в возможность добиться справедливости — то на другом конце «пространства сердца» начинает набухать, скапливаться суровое и безответное чувство: «здесь правды нет». И что теперь с этим будет? Каким руслом это низовое «чувство жизни» пойдет? Думают ли в Кремле, что они смогут этим чувством управлять? И с помощью чего?

 
Письмо из Лондона, первое. Пастухов — Морозову

20 апреля

Александр, я читал твое письмо как завороженный, а память назойливо выталкивала из запасников образ Ивана Телегина (героя «Хождения по мукам» Алексея Толстого. — Ред.), мечущегося по охваченному революцией Петрограду. Сто лет, считай, прошло, а Россия видит все те же сны — маленький человек в большом, враждебном и непонятном ему бушующем мире…

Но сюда все эти вибрации русского духа доходят в сильно сглаженном виде и практически не ощущаются. Толщу пространства «пробивают» лишь самые мощные импульсы. Это, конечно, обедняет восприятие, но в то же время делает его более рельефным. Все видится как в снимке, переработанном Фотошопом в черно-белое изображение: резкие, угловатые очертания, бьющий в глаза контраст.

Апрель в этом смысле поразил риторикой. Риторика, которая и раньше была невыносимо назойливой, окончательно заменила собою политику. Собственно, риторика с этого момента и есть смысл, содержание и конечная цель политики Кремля. Накапливавшиеся исподволь количественные изменения, все эти тонкие интонационные подвижки в речи дикторов центрального телевидения, все эти ново-старые, почти канонические ракурсы подачи видеоматериала, все эти вздымания рук политических статистов (вроде думских пикейных жилетов) и переход на фальцет работающих по аккордно-премиальной схеме экспертов — все это вдруг приобрело какое-то новое качество, и от экранов телевизоров, с газетных полос газпромовских и им подобных изданий, со спонсируемых правительством страниц в интернете вдруг ощутимо повеяло выгребной ямой, да так остро, что вспомнился с детства, до боли знакомый запах.

Когда ты пробираешься по чреву мегаполиса, вдруг окатившая тебя из какого-то подвала волна смрада воспринимается как нечто само собой разумеющееся, и ты даже не обращаешь на это внимания. «Слава богу, что ничего на голову не плеснули», — думаешь ты и бежишь дальше. Но если ты гуляешь по весеннему саду и вместо запаха роз тебя окатывает ароматом навозной кучи, ты реагируешь обычно неадекватно остро, хотя навоз в общем и целом естественен и полезен, даже в саду. Продукцию кремлевской пропагандистской машины особенно трудно смотреть здесь, имея возможность постоянно сравнивать ее с работой BBC или CNN. Иногда это доходит до гротескных форм. К нам в гости приехала моя старинная приятельница. Пробегав целый день по городу, она пришла к нам домой, полная впечатлений и приобретений, и застала меня за моим обычным вечерним занятием — я отравлялся программой «Время». Я, может быть, один из самых верных фанатов этой программы, в силу географической оторванности от России стараюсь не пропускать ни одной серии. Моя подруга долго всматривалась в экран, а потом спросила, глядя в упор на легко узнаваемое изображение всеми любимой дикторши: «У вас здесь что, другие новости?» Я ответил, что новости здесь те же самые и смотрю я их через интернет онлайн. Помолчав некоторое время и вслушавшись внимательнее, приятельница сказала: «Не может быть. Они же все идиоты!» Мне пришлось объяснять, что это эффект восприятия картины с большого расстояния…

Мы входим в эпоху «выключенного сознания». Люди привыкают жить в мире алогизмов.

Если серьезно, то первое, что бросается теперь в глаза, — это то, что информирование как таковое если и не исчезло вовсе, то вытеснено куда-то на периферию общественной жизни. Всюду, куда ни кинь взгляд, сплошная пропаганда. Людей в буквальном смысле слова накачивают «штампами», идет неприкрытое нейролингвистическое программирование. При этом ложь никого не смущает, она стала технологической. Солгать по политическому вопросу теперь и не солгать вовсе, а исполнить свой пропагандистский долг. Сняты какие бы то ни было ограничения на фантазию в информационном пространстве. Многие люди, и до этого не очень стеснявшиеся, теперь просто-таки гордятся своей работой.

Происходит смещение — и весьма опасное — на ценностном уровне. Человек перестает отличать ложь от правды. Он полагает, что целесообразная ложь — это и есть правда. Мы входим в эпоху «выключенного сознания». Человек выключает способность критически воспринимать происходящее точно так же, как выключает свет, выходя из комнаты, в которой его больше нет. Никого больше не удивляет, что белое может быть одновременно черным и красным, короткое уже длинного, люди привыкают жить в мире алогизмов. Наблюдать за этим со стороны ужасно, когда ты сам не включен в этот процесс, это бьет по мозгам, заставляет самого усомниться в том, что ты нормален. И только выключив телевизор, пройдясь по лондонским улицам и подышав свежим воздухом, понимаешь, что с тобой и вокруг тебя все в порядке и единственное, что здесь совершенно не так, как надо, — это левостороннее движение.

Что-то в этой пропаганде есть узнаваемо советское, вроде длинных обязательных толкований событий. В России практически перестали передавать новости как таковые, их «продают с нагрузкой» в виде назойливых интерпретаций и с «авторскими» комментариями. Не думаю, что это эффективный метод: у тех, кто думает, это только вызывает излишнюю раздражительность; те же, кто не думает, не смотрят новостные программы. Для них в программе есть Ургант и Малахов. Мне кажется, что первой жертвой политической рекламы на российском телевидении является ее заказчик — Кремль. Он обманывается на свои собственные деньги. Но очень дорого.

Есть в этой пропаганде и приметы нового времени. К их числу можно отнести протокольные съемки национального лидера. Путин сидя, Путин стоя, Путин в пути, Путин тет-а-тет, Путин в окружении масс. Все это театрально, искусственно, как рисованный мультик. Трудно также представить, кому это адресовано и кому это должно быть интересно: Путин встретился с губернатором, министром, генералом, дипломатом и самим Астаховым. Это ведь его повседневная работа, зачем это показывать всем остальным? Трудно себе представить, чтобы на BBC каждый выпуск начинался отчетом о том, с кем встретился сегодня Кэмерон. Но дело даже не в этом; глядя на этот видеоряд, понимаешь, что он стал самоцелью. Ведь на его создание должна уходить уйма времени, так что работать по-настоящему уже просто некогда.

Все это ниспадает на нас плавным потоком, но иногда, конечно, образуются пропагандистские воронки, куда здравый смысл сливается, как в черную дыру. Апрель в этом смысле был богат на естественные весенние обострения. Помогли американцы с Актом Магнитского и Березовский сам по себе — пик рефлексии по поводу его гибели пришелся именно на начало апреля. В такие моменты понимаешь, что время между 1930-ми и 2010-ми было прожито даром, что лексикон и интонации остались прежними, все было впустую. Снова сложно удержаться от сравнения — невозможно себе представить, чтобы в Лондоне в воскресном выпуске новостей в течение трех минут скороговоркой сказали о трагедии в Бельгии, где перевернулся автобус с детьми, и тут же перешли к двадцатиминутному пропагандистскому ролику о законе Магнитского, единственной целью показа которого была бы промывка мозгов.

Многие полагают, что все это не имеет значения в век интернета и что умный человек в «ящик» не смотрит. Боюсь, что и интернету недолго осталось быть островом свободы. Апрель и здесь подвел определенную черту. Публикация в «Новой газете», вскрывшая тесную связь руководства социальной сети «ВКонтакте» с кремлевской администрацией, а главное — технологии «информационных вбросов», которые использовались для психологического подавления оппонентов, заставляют предположить, что государство в самое ближайшее время комфортно освоится в сети и задавит там все живое, хотя бы при помощи денег. И тогда та самая сеть, которая сегодня кажется выходом из положения, окажется входом, но совсем не туда, куда хочется зайти надолго.

Подводя итог всему сказанному, отмечу, что время опережает наши самые смелые ожидания. Россия выходит плавно из макроавторитаризма и погружается в микрототалитаризм, когда политическое подавление дополняется попытками контролировать сознание при помощи довольно затейливых манипуляций. На самом деле политическое расстояние от Москвы до Пхеньяна уже значительно короче, чем географическое.

 
Письмо из Москвы, второе. Морозов — Пастухову

28 апреля

Володя, я, знаешь, думаю, что надо создать какую-то «группу исследователей дискурса реакции» (имени филолога В. Клемперера).

Вот мы все пишем о том, что нужны «институциональные реформы» и «политическая конкуренция», ярко уличаем режим, ужасаемся наглости и абсурду. И все это — разговор с зеркалом. Тем временем дискурс реакции крепнет себе как ни в чем не бывало. Он только соками наливается.

Раньше это были «пионэры» (движение «Наши»). У них был такой специальный, выращиваемый в пробирке антиамериканизм, «патриотизм», шили себе военную форму солдат Красной армии и ходили туда-сюда в пилотках, портреты руководителей НКО они сажали на кол и украшали их нацистскими фуражками и проч. Но весь этот вздор происходил в специальной резервации. Теперь этот гной разлился повсюду. Это уже не «экспериментальный», а основной дискурс.

Все ведь дело в языке. Через него беда приходит. Ведь это с помощью речи люди адаптируются к насилию, унижению. Террор возможен только потому, что в отношении врага произведены филологические процедуры «расчеловечивания». И можно уже прямо сейчас, не откладывая, начинать коллекционировать те «образцы речи», которые потом — после катастрофы — все равно придется собирать, чтобы показать, как общество, зачарованное пением сирен, доехало до края.

Теперь уже дело не в старых «кремлевских ботах» и не в том, что сам вождь шуткует насчет «мочить в сортире». Теперь шуткуют уже пресс-секретари. Генерал Маркин произнес незабываемое. Яровая поговорила на днях с Познером, как следователь с представителем «пятой колонны». Война с «внутренним врагом» набирает обороты. И главное — она ведь не только административная. Она и языковая. Что гораздо страшнее. Не знаю, читаешь ли ты то, что пишут М. Кантор, В. Топоров и ряд других менее ярких литераторов... Но там просто наглядно видно, как плавно дискурс «социальной справедливости» превращается из левого в протофашистский. А ведь это все хорошо изучено в истории первой половины ХХ века, да и в Латинской Америке так было в 70-х. Весь тот пафос борьбы с олигархией, несправедливостью в делении общественного пирога, обращение к «простому народу» — все это было у левых, а потом правые все это плавно и без всякого шва присвоили. До 2012 года, до протеста и до начала «эпохи реакции», у нас тут за «дискурс Муссолини» отвечал один Лимонов с НБП. А теперь ведь заметно, как к «социальной справедливости» приплюсовывается антилиберализм. Причем это теперь обращено не в космическое пространство, к воображаемому «госдепу», а сюда, прямо внутрь, — на НКО, на журналистов, на любых рядовых людей свободных взглядов.

Все ведь дело в языке. Через него беда приходит.

Мы смеемся, но «духовная скрепа» — это достаточно серьезно. И ее победное шествие только начинается. Новый словарь для нее только еще нащупывается. Сандомирская, кстати, написала хорошую книгу «Блокада в слове»  — о Гинзбург, о Беньямине, о Бахтине, о том, как язык становится «языком сегрегации и насилия». Это же медленный, поэтапный процесс. Это процесс привыкания. Видел эту запись Гельмана? Он пишет: приходили казаки, осмотрели выставку, ничего оскорбительного не увидели. И это уже «успех» сегодня, повод для добросердечной записи в блоге. А вот в Екатеринбурге пришли в книжный магазин, осмотрели и обнаружили «оскорбительную книгу» Драгунской. И ведь ее сняли в результате с продажи. Я тут беседовал на днях с друзьями из книжного интернет-магазина: уже 50 наименований издательства сами сняли с продажи — «от греха подальше». Сегодня ведь это уже не просто «пришли казаки» и ты с ними беседуешь. Это сразу: «враг морали и государства» — телепередача НТВ — прокуратура. Общество быстро проходит первую стадию адаптации к языку сегрегации.

Поэтому, я думаю, надо нам создать какую-то рабочую группу «Словарь духовной скрепы» или что-то в этом роде для изучения «дискурса реакции». Гусейнова позвать. Дениса Драгунского. Станислава Львовского. Пока еще остались чуткие к дискурсивным практикам люди.

 
Письмо из Лондона, второе. Пастухов — Морозову

29 апреля

Александр, дискурс русской реакции сегодня — это пантомима!

Вторая половина апреля — прекрасная иллюстрация к вышесказанному. Она прошла под девизом: «Говорит и показывает Путин!»

Сначала президент России пробежал марафонскую дистанцию в пять часов, но, видимо, так и не выговорился. Поэтому на следующий день с утра пораньше он двинул еще спринтерскую стометровку. В Кремль был вызван корреспондент программы «Вести», чтобы Путин смог «досказать» ему напоследок о главном — об Акте Магнитского, конечно. Тема, понятно, животрепещущая, на нее не то что пяти — и всех пятидесяти часов не хватит.

Меня, честно говоря, поразило не то, что сказал Путин (ничего другого я и не ждал), а то, как он это говорил. Я имею в виду спринтерскую часть дистанции, потому что о марафоне уже так много сказано, в первую очередь Петровской, что добавлять к этому свои «пять копеек» совершенно бессмысленно. Путин застыл в бойцовской позе: слово — хук справа, другое — апперкот. Застывшее лицо, сжатые в полоску губы, все мышцы напряжены, ноги на ширине плеч. Когда обсуждение достигло точки кульминации, он стал даже переминаться с ноги на ногу. Интервьюер предпочел быстро закруглиться...

Пять минут — а сколько скрытых эмоций, и все без слов. Слова при такой мимике уже не имеют значения. Это особенно контрастно смотрится отсюда, из задушенного политкорректностью западного мирка. Тут, может быть, многие и хотели бы так волком глянуть, да позволить себе не могут. А у нас — пожалуйста, так можно посмотреть, что мороз по коже пройдет и сразу вспомнишь всех пристреленных в 30-е родственников как по отцовской, так и по материнской линии. Так что дело не в словах, а в выражении лица. Давай создадим в рамках предлагаемой тобой рабочей группы подгруппу, которая будет изучать интонации власти.

Резко понизилась нравственная планка для элиты.

Так вот, власть сегодня звучит угрожающе — и это самое главное. Расчет на то, что проснется генетический страх. И надо сказать, что этот расчет себя оправдывает. Страх действительно просыпается, он ширится, он захватывает все более широкие слои населения. И не важно, что пока никого не расстреливают. Люди боятся не только смерти, а в России вообще боятся непонятно чего — безотчетно и беззаветно. Ты говоришь, нужна аналитика дискурса реакции. Я бы добавил — нужна аналитика фобий русского человека, которые позволяют этому дискурсу паразитировать в общественном сознании. О чем бы ни снимал кино Аркадий Мамонтов, он на самом деле снимает «Анатомию страха».

Под давлением этого безотчетного страха все общество сделало буквально за год сразу несколько шагов вниз по лестнице человеческой порядочности. Кто стоял очень высоко, осторожненько приспустился на пару ступенек, чтобы просто не торчать на верхушке одиноким перстом, привлекающим к себе внимание; кто был в середине, опустился на дно, но делает вид, что не замечает, как стал дышать жабрами. Кто был на дне, попал прямиком в ад, который в бытовом смысле оказался вполне себе комфортным раем. В общем и целом резко понизилась нравственная планка для элиты. Дело не только в какой-то маргинальной части, которая навязала власти сегодня свой дискурс (или у которой власть нашла понимание). Дело во всем обществе, которое сверху донизу нравственно деградирует под влиянием страха, следуя общему стадному чувству.

Как раз на пресловутом «деле Магнитского», практически весь месяц назойливо остававшемся политическим хитом сезона, но уже не с подачи «друзей Магнитского», а по собственной инициативе власти, это очень хорошо видно. Люди «топовые», все-таки впрок заботящиеся о своей репутации, такие, как Владимир Познер или Генри Резник, предпочитают, выражая косвенно сочувствие, отойти в сторону и по мере возможности не вмешиваться. Люди «срединные», раньше старавшиеся демонстрировать некую объективность, вроде Вячеслава Никонова или Михаила Барщевского, подают «со дна» сигнал SOS; обитатели дна (вроде Михаила Леонтьева и сонма наемных «гвардейцев» нового «серого кардинала» Кремля — Володина) ведут репортажи из ада, интервьюируя своих демонов. А в общем-то в «партикулярной» жизни все ведь очень здравомыслящие люди, с которыми есть о чем поговорить, которые все понимают, но делают то, что обстановка требует.

И власть — вовсе не пассивный наблюдатель. Она сегодня зорко следит, чтобы никто не спрятался, не отсиделся в сторонке. От политической элиты требуют совершения «коллективного греха», чтобы каждый чувствовал локоть соседа, воткнутый ему под ребро. Кремль сознательно насаждает «круговую поруку», он хочет, чтобы все были замараны, чтобы никто не мог потом сказать, что он ходил в Государственную думу в «белом костюме». Тех, кто не готов присягнуть, изгоняют из стаи и побивают камнями. Национализация элит, о которой в этом месяце так много говорили в России, имеет совершенно иной смысл — это чистка рядов, освобождение от колеблющихся, не готовых отдаться власти со всеми потрохами. Имущество, счета за границей — все это не более чем повод. У «своих» все останется как прежде и еще прибавится. А вот у чуждых элементов пошарят в карманах. Вот такой у этой реакции молчаливый дискурс.

Также по теме:
Александр Морозов — Владимир Пастухов. Переписка из двух углов. Март
Александр Морозов — Владимир Пастухов. Переписка из двух углов. Июнь