Страх съедает душу

МАРИНА ДАВЫДОВА о гене страха и его мутациях

Недавно мне очень убедительно объяснили, что писать про проблемы высшей школы сейчас нельзя, потому что от высшей школы скоро и так ничего не останется. Про научно-исследовательские институты писать тем более нельзя: чего стоит одна история с Институтом искусствознания. Про проблемы российских театров писать очень опасно, потому что у нас такие чиновники, что не сегодня-завтра возьмут и закроют к чертовой бабушке все театры, а на их месте откроют культурно-развлекательные центры. Про проблемы американских театров, кстати, тоже писать не стоит, потому что в нашем контексте это может быть расценено как часть антиамериканской кампании. Про театральную режиссуру и режиссерскую школу писать категорически не рекомендуется, потому что недавно сгорел режиссерский факультет ГИТИСа и вообще над ГИТИСом висит угроза выселения из центра. Предлагаю читателю самому продолжить этот список. Ручаюсь, он окажется длинным.

Каковы истоки этого алармистского сознания и — что важнее — каковы последствия?

Я вспоминаю, как несколько лет назад беседовала с одним из крупнейших театроведов России Инной Соловьевой. Соловьева предлагала мне сочинить статью в сборник о МХАТ-2, и мы обсуждали литературу по заданной теме. «Знаете, Инна Натановна, мне кажется, единственная книга, которая написана по делу, — это книга Бориса Алперса, — говорила я, закинув ногу на ногу, — он в ней довольно точно определяет, что именно цементировало этот эстетически очень разнородный театр. Он пишет о восходящей к Сулержицкому этической идее, о проповедническом уклоне, о присутствующей во всех, очень непохожих друг на друга, спектаклях декларации прав отдельной личности. Все остальные авторы ходят вокруг да около. Это такая типичная “-ведческая” советская макулатура, состоящая из набора осторожных мантр. А Алперс дает прямо-таки чеканные формулировки».

Соловьева вдруг помрачнела. «Книга Алперса ужасна, — отрезала она, — благодаря таким вот книгам с точными формулировками в сталинские годы и закрывали театры. Это же почти донос, неужели ты не понимаешь?» Я онемела, потеряла весь свой кураж и не нашла аргументов для спора. Но мне до сих пор трудно смириться с мыслью, что текст может быть ужасен, потому что он хорош.

Поразительно, как этот ген страха и традиция писать тексты не для того, чтобы докопаться до истины, а для недреманного государева ока передались через поколения и как парализуют они всякое движение мысли сейчас — в ситуации гнусной, противной, мерзопакостной, но все же, мягко говоря, далекой от сталинских времен. Никакой сущностный разговор об актуальном художественном процессе, о проблемах высшей школы, о театральном образовании у нас, как и прежде, решительно невозможен. Сама попытка начать его неизбежно сведется в лучшем случае к обвинениям в предательстве цеха перед лицом жуткого Левиафана, в худшем — к поиску специальных клановых интересов, стоящих за любым сколько-нибудь смелым тезисом. Причем если прежде у страха были реальные основания, то теперь вопли «наших бьют» нередко напоминают коллективное безумие.

Десять лет российская земля полнится стонами, что не надо расформировывать репертуарные театры. И десять лет их никто не расформировывает. И правильно делает. Очень правильно. Но крики продолжаются. Страх нагнетается. Слухи о крестовом походе ширятся. Недавно мне довелось прочитать, что правительство в лице отдельных чиновников вынашивает планы вовсе упразднить (внимание!) МХТ, РАМТ, МДТ, Александринку, Малый, Мастерскую Фоменко, Студию театрального искусства, Школу драматического искусства и еще легион театров и превратить их в Дома новой культуры с лекториями, дискуссионными клубами и фитнесами. Эти фантазии, мало отличающиеся от фантазий Феклуши про людей с песьими головами, были опубликованы в солидной газете и не вызвали никаких вопросов у редакторов. Их даже не смутило, что в расстрельный список включена Студия театрального искусства, которая является частным театром и вообще не находится на государственном балансе. Кто эти камикадзе, готовые превратить МХТ и Александринку в Дома культуры, я не могу себе даже представить. Их попросту нет. И планов таких нет и быть не может. А слухи есть.

Рецепция текстов давно уже сведена у российских читателей на уровень чеховского Пищика: «Ницше... философ... величайший, знаменитейший... громадного ума человек, говорит в своих сочинениях, будто фальшивые бумажки делать можно».

В обстановке всеобщей истерии опасным оказывается не только любой разговор о необходимости административных перемен (он тут же встречается дружным хором голосов: знаем мы эти перемены, вы нас закрыть хотите), но даже сугубо теоретические пассажи о современном театре. Я вот по недомыслию написала недавно статью «Обратная сторона профессионализма» о кризисе старых принципов театральной школы в условиях постдраматического театра, и обеспокоенная общественность охнула: сейчас придет злой Мединский и, размахивая моей колонкой, закроет режиссерский факультет ГИТИСа. Чтобы целый факультет самого известного театрального вуза страны расформировали из-за одной статьи, опубликованной не в правительственной газете в качестве передовицы, а в издании, которое читает небольшой круг недобитых интеллектуалов, — такого, если мне не изменяет историческая память, не было при самом тов. Сталине. Но дело даже не в этом, а в тексте как таковом. В нем вообще не идет речь о необходимости что-то закрыть или открыть, а ГИТИС упомянут один раз в финале, причем там черным по белому написано, что это «самый лучший пример творческого варева людей разных театральных профессий».

Надо обладать поистине параноидальным сознанием, чтобы в рассуждениях о том, как меняются роль и задачи театральной школы под влиянием стремительно трансформирующейся театральной реальности, видеть угрозу расформирования конкретного факультета в конкретном институте. С таким же успехом статью о проблемах современного литературоведения можно воспринимать как прямой призыв закрыть филологический факультет МГУ (ну или РГГУ — это уж зависит от фантазии).

Рецепция текстов давно уже сведена у российских читателей на уровень чеховского Пищика: «Ницше... философ... величайший, знаменитейший... громадного ума человек, говорит в своих сочинениях, будто фальшивые бумажки делать можно». Ницше выходит на сцену и робко пытается сопротивляться: «Помилуйте, да где ж я такое говорил? Делать фальшивые бумажки нельзя, и репертуарные театры не надо закрывать, и солидные институты — ну зачем же их расформировывать, помилуй бог! Этого делать нельзя, нельзя! Прошу занести в протокол. Я вообще о другом писал…» «Нет, это вы сейчас притворяетесь, что нельзя, а на самом деле считаете, что можно», — не унимается коллективный Пищик.

Описание художественной жизни как таковой тоже недалеко ушло от уровня Пищика. Любой разговор о современности неизбежно сводится к сакраментальному спору о том, можно ли материться на сцене. В ходу деление театральных деятелей на «традиционалистов» и «авангардистов». Первыми величают всех, кому за 60, включая (о господи!) Гинкаса и Туминаса, вторыми — всех, у кого в спектакле хотя бы раз было сказано слово «х...». Интересные книги о древнерусской иконе или творчестве Вахтангова у нас по-прежнему выходят, книг по теории современного театра и драмы практически нет. Разработкой новой терминологии, хоть как-то соответствующей меняющейся реальности, никто не занят. Да и поди займись ею, когда на том месте, где должны находиться осмысляющие современность гуманитарные науки, по большей части находится конспирология.

Если бы Ханс-Тис Леман написал свою книгу «Постдраматический театр» по-русски и на российском материале, я даже представить себе не могу, в каких страшных планах и каверзах его бы у нас заподозрили. В желании погубить всю великую сценическую школу? В тайной подрывной деятельности против психологического театра? Мне просто страшно за Ханс-Тиса, дай бог ему здоровья. Когда я думаю, что услышали бы представители Института театральных исследований Университета Париж III — Новой Сорбонны, составившие «Лексикон новой и новейшей драмы», у меня начинает сосать под ложечкой. Ну конечно же, они лоббируют интересы определенной группы лиц, которая уже давно хочет оккупировать все театральное пространство, а театры, где не ставят новую драму, закрыть.

Эта идея о крестовом походе чиновников и обновленцев против старых институций — весомая часть конспирологической истерии. Тот факт, что за долгие годы крестового похода ни одна старая институция, слава тебе господи, закрыта не была, а над новыми как раз время от времени такая угроза нависает (плачевная судьба маленького частного ON.ТЕАТРа, фантастически оживившего культурную жизнь Петербурга, тому подтверждение), во внимание не принимается. Люди разучились жить в реальности, они живут в придуманном мире, сражаются с химерами, а любой текст об актуальном художественном процессе воспринимают как апелляцию к верховной власти. И мне лично эта ситуация кажется настоящей интеллектуальной катастрофой.

Гуманитарную сферу России погубят не чиновники, ее погубят сами представители гуманитарной сферы, воспринимающие борьбу с чиновниками как единственную задачу своей жизни и даже не пытающиеся самостоятельно задуматься о способах модернизации вверенного им участка этой сферы. Если мы не наложим внутреннее вето на традицию писать тексты, руководствуясь старым советским принципом «не буди лиха», и не откажемся от совершенно безумной конспирологии — я не знаю, как страна (тут я не берусь делать прогнозы), но интеллектуальное сообщество у нас просто перестанет существовать. Оно окончательно превратится в сообщество Феклуш, постоянно ожидающих конца света, и Пищиков, искренне уверенных, что Ницше писал свои сочинения исключительно с целью доказать, что фальшивые бумажки делать можно.