Дети Маркса и кумыса (об акционизме и материализме в искусстве)

Философ ЙОЭЛЬ РЕГЕВ и художник МАША ШТУТМАН рассказывают о группе художников Slavs and Tatars

Упорствование в невыборе, современная наука о революции, материалистическая апроприация магических и оккультных практик — эти темы являются центральными в деятельности арт-группы Slavs and Tatars. Именно этот факт позволяет видеть в функционировании группы один из передовых участков борьбы за подлинно материалистическое и подлинно революционное искусство: наряду с такими явлениями, как Александр Сингх и его проект The Mark of the Third Stripe (в названии книги присутствует игра слов: можно перевести и как «метка третьей полосы», и как «марка третьей полосы», так как тут аллюзия на товарный знак — имеется в виду лого «Адидас». — Ред.) или философия Резы Негарестани, Slavs and Tatars производят высадку на поверхность той планеты, имя которой нам неизвестно, — однако ясно, что именно от ее успешной колонизации зависит будущее как радикальной освободительной политики, так и радикально освобождающего знания.

Slavs and Tatars, Wheat Molla, 2011, wheat, fabric, brick, sizes variable

На первый взгляд Slavs and Tatars могут быть без особого труда отнесены к тому явлению, которое характеризуется Клэр Бишоп как «социальный поворот в современном искусстве». Прежде всего, этому способствует сама замена индивидуального авторства коллективным: именно групповой характер творчества является одной из наиболее существенных черт партиципаторного искусства, которое заменяет деятельность художника-виртуоза, производящего объекты, размещаемые в стерильном и обособленном галерейном пространстве, совместным действием, непосредственно вторгающимся в жизнь и изменяющим ее. Подобного рода первичность процесса по отношению к продукту также характеризует многие акции Slavs and Tatars: развешивание плакатов и постеров на стенах домов, совместные экскурсии, лекции, групповое чтение и обсуждение текстов являются важной составной частью большинства их проектов. Более того: так же, как и в партиципаторном искусстве, главной целью этой деятельности является «создание нового типа социальности»: своего рода «малого народа», еще не существующей общности тех, кто населяет «пространство между Берлинской стеной и Великой Китайской стеной».

Однако более пристальный взгляд на эту цель позволяет указать и на глубокое — пусть и не вполне легко уловимое и формулируемое — различие. Slavs and Tatars являются своего рода «малым искусством» уже внутри искусства партиципаторного, подрывным элементом, раскачивающим его изнутри и изменяющим его траекторию: это своего рода поворот внутри самого социального поворота, разворачивающий и видоизменяющий его. Дело здесь даже не в том, что, как отмечает Бишоп, та «новая социальность», к учреждению которой стремятся сторонники партиципаторного искусства, на поверку оказывается социальностью вполне старой. Этика, которой «социальный поворот» подчиняет эстетическое, — это либерально-буржуазная этика «демократического материализма», характеризующегося Аланом Бадью в книге «Логики миров: Бытие и Событие 2» как господствующая идеология современного мира: этика «прав человека», базирующаяся на постулате «не существует ничего, кроме тел и языков», видящая в человеке прежде всего смертное животное, которое всеми доступными средствами должно быть избавлено от страданий, и утверждающая равноправие всех культур как семейных различий внутри общего биологического вида.

Сходство между манифестами партиципаторного искусства и правительственными программами по поддержке и финансированию искусства, превращающими действенность и способность к реабилитации социально ослабленных слоев населения в главный критерий оценки «существенности» той или иной акции, не случайно. Однако, если бы дело было только в этом, можно было бы, как предлагают Арсений Жиляев и Роман Осминкин, заменить эту буржуазную мораль на мораль революционную — благо этому способствует и нынешняя политическая ситуация, куда более благоприятная для радикальной политики, чем два предшествующих десятилетия, на которые пришелся расцвет партиципаторного искусства. Нам, однако, представляется, что проблема является более глубокой.

Slavs and Tatars, Mother Tongues and Father Throats, 2012, wool, yarn, 300 x 500 cm

Призывы превратить искусство в оружие, способное трансформировать реальность, основываются на необсуждаемом предположении, что искусство может быть действенным только лишь при условии, что оно воздействует на людей. Мы продолжаем оставаться здесь внутри той оппозиции между миром природы, миром объективных и неизменных закономерностей и фактов, и миром человеческого, миром борьбы интересов и сил, которую Бруно Латур видит как определяющую для проекта Нового времени в целом. И если, согласно Латуру, постоянное продуцирование гибридных объектов, принадлежащих и к тому, и к другому миру, дает возможность утверждать, что Нового времени не было, еще в большей степени оправданно утверждение, что не было современного искусства.

Начиная по крайней мере с «Писем об эстетическом воспитании человека» Шиллера искусство беспрерывно курсирует между полюсами этического и эстетического, террора и риторики, создавая гибридные произведения: прекрасные (странные, удивляющие) объекты с нечистой совестью, заявляющие о себе как о чисто пластической реализации материальных и формальных свойств лингвистического, акустического или визуального и тем не менее полные тайных мечтаний о том, чтобы изменить зрителя и трансформировать его жизнь, — и акции, направленные на воспитание, просвещение, изменение условий общественного существования, исподтишка стремящиеся к производству совершенных объектов.

Движение искусства в последние десятилетия между экстримами акционистского и действенного и провозглашаемым Бишоп (опирающейся на Жака Рансьера) «возвратом к эстетическому» — это лишь еще один виток в том «экстравагантном существовании» маниакально-депрессивного типа, которое дьявол у Томаса Манна считает необходимым условием функционирования современного художника. Даже если это и так, возможно, в случае Slavs and Tatars мы имеем дело уже не с современным искусством, а с произведением искусства будущего — непосредственно осваивающим ту область, с которой современное искусство имеет дело лишь косвенно, путем постоянного ее проскакивания в ту или в другую сторону, постоянного чередования недолетов и перелетов. И именно задача обеспечения непосредственного доступа к этой области, области политики революционной, но не ограничивающейся сферой человеческого, политики, в которой горные цепи, согласные звуки, фрукты, демоны, исторические персонажи, архитектурные ансамбли, латинский и кириллический алфавиты, зеркальные поверхности становятся членами революционных отрядов, восстают против реакционных теней самих себя, заключаются в исправительно-трудовые лагеря инсталляций, раскалываются надвое, — является наиболее актуальной задачей текущего момента.

Slavs and Tatars, PrayWay, 2012, silk and wool carpet, MDF, steel, neon, 390 x 280 x 50 cm

Три стадии деятельности Slavs and Tatars могут служить своего рода индикатором, путеводной нитью в учении о методе, необходимом для того, чтобы эта задача была решена. Прежде всего, упорствование в невыборе: первый этап деятельности группы связан именно с провозглашением «активного выбора невыбирания» — между западным отчуждением и восточным порабощением, между аффективным и интеллектуальным, между модерном и антимодернизмом. «Славянское» и «татарское» оказываются некоторым инвариантом, сверхдетерминированным «основным противоречием», которое выявляется с помощью «конкретного анализа конкретных обстоятельств»: череды конфликтов, разворачивающихся в области культуры, истории, географии, этнографии.

Пластические объекты становятся здесь именно тем средством, с помощью которого это основное противоречие выявляется, материализуется и делается наглядным.

Однако подобного выявления подлинного характера той войны, в которую мы вовлечены, еще недостаточно: дело не сводится к отказу присоединиться к одному из лагерей и удерживанию критической дистанции по отношению к ним, пусть даже эта дистанция и позволяет выявить подлинную суть противостояния. Неангажированность и невовлеченность являются верной позицией лишь в отношении империалистической войны, но любая война может и должна быть трансформирована в гражданскую; и здесь уже не может быть речи о пассивном наблюдении и анализе. Именно такая трансформация и следующее за ней занятие активной позиции и являются подлинной целью анализа: в каждой из сторон должны быть выявлены возможные линии раскола между революционными и реакционными элементами. Именно это и происходит на втором этапе деятельности группы: удерживание вместе «славянского» и «татарского» и упорствование в невыборе между ними, носившее все еще чересчур негативный характер, сменяется усилием по выявлению изоморфности революционного начала, присутствующего в каждой из сторон. Собственно, именно этот вопрос, вопрос о революции в его непосредственной форме, и становится главным на второй стадии функционирования Slavs and Tatars.

Slavs and Tatars, Between 79.89.09, 2009, offset print on slip case, 26 x 26 cm

Группа проектов «79.89.09», используя своего рода календарную рифму, выявляет общие черты революционности нового типа, проявляющиеся в двух ключевых моментах истории последних десятилетий: иранской революции 1979 года и свержении просоветских правительств в странах Восточной Европы в 1989-м. Сросшиеся брови недаром оказываются центральным пластико-динамическим элементом, организующим акции группы на этом этапе: место разделяющей противоположности «ни... ни...» межевого камня, подобно горному хребту, удерживающей вместе — но на расстоянии — города и алфавиты, занимает смычка. Именно подобного рода смычка между социалистическим реализмом пролетария, социалистическим реализмом мученика и магическим реализмом современной иранской парковой скульптуры диснейлендовского типа делает возможным «похищение гор» и превращение их в «горы от ума».

Магнитофоны и денежные купюры оказываются агентами подобного рода «умного делания», обеспечивающими срастание и смыкание элементов подлинно революционного поверх разделяющих хребтов идеологического, этнического, психологического и оценочного. Таким образом делается возможной настоящая «дружба народов»: собственно, именно этот новый революционный интернационал и есть настоящий объект серии осуществляемых Slavs and Tatars похищений — идет ли речь о детерриториализации евразийства, «отнимаемого у Александра Дугина», детерриториализации «советского Третьего Рима» («Быть в Третьем Риме и действовать как третий римлянин» — этот лозунг, пожалуй, является одним из главных императивов в деятельности группы) или детерриториализации революции нового типа, отделяемой как от фундаменталистских элементов «восточного подчинения», так и от антикоммунистической идеологии «западного отчуждения».

Таким образом, если первый этап деятельности Slavs and Tatars — это стадия конкретного анализа конкретных обстоятельств, имеющая дело с данностью (пусть эта данность основного противоречия скрыта и нуждается в прояснении), на втором этапе речь идет уже о выявлении тех контуров, согласно которым эта стихийная данность может быть трансформирована. Тем не менее и здесь также мы все еще имеем дело с изучением и анализом. Этот анализ, возможно, и необходим для последующего изменения действительности и превращения империалистической войны в гражданскую, однако сам он таким изменением еще не является. Для того чтобы подобное изменение было осуществлено, уже недостаточно «гор от ума»: необходимо проникновение в область заумного, область того, что находится за пределами смысла и детерминирует его — а потому и обладает способностью быть оружием, раскалывающим монолитные глыбы противостоящих друг другу сторон в соответствии с ранее намеченными контурами расщепления. Взрывная сила фемы Khhhhhhhh оказывается центром третьего этапа деятельности группы: этапа, который не только проясняет, что подлинным содержанием революционности нового типа является «способность замены», способность трансформировать и менять границы данного, но и ставит вопрос о том, каким именно образом произведение искусства может быть превращено в клин, вбиваемый между слоями действительности и расщепляющий внутреннее ядро ситуации, заставляя разлетаться в разные стороны осколки горной породы, брызги фонтанов, статические помехи на экранах телевизоров, алфавиты и числа.

Slavs and Tatars, When in Rome, 2010, engraving in travertine, paint, coloured glass, euro coins, 128 x 96 cm

Вне всякого сомнения, овладение «заменяющей способностью» предполагает вторжение в область «мистического», «нуминозного» и магического. Однако такое вторжение всегда чревато двоякой опасностью: превращением в романтические и ни к чему не обязывающие игры с «мистикой» — или же коллапсом в чрезмерную серьезность «потустороннего». Наряду с такими явлениями, как проза Чайны Мьевиля и Павла Пепперштейна, песни Псоя Короленко или проекты Александра Сингха, деятельность Slavs and Tatars на третьем этапе отмечена некоторого рода балансированием на грани между серьезным и несерьезным: юмором особого типа, который позволяет сделать первые шаги в области материалистической апроприации мистического, в пространстве, где рядом друг с другом могут располагаться схемы из еврейских, арабских и персидских мистических трактатов — и черно-белые иллюстрации из агитационной брошюры «Ни знахарь, ни бог, ни слуга бога нам не подмога» (используя термин Павла Пепперштейна, мы бы назвали этот особый род юмора, прокладывающего путь к материалистическому завоеванию оккультного, «новым болгарским юмором», благо и тема славянского оказывается таким названием задействована).

Нетрудно, однако, заметить, что осуществляемое подобным образом, при поддержке одной лишь стихийной силы «нового болгарского юмора», материалистическое завоевание магического приводит к тому, что третий этап движения коллапсирует в первый: мы опять имеем здесь дело с упорствованием в невыборе, с отказом отдать предпочтение одной из сторон в империалистической войне между серьезностью и несерьезностью. Подобного рода коллапс неминуемым образом приводит к тому, что и весь проект нового искусства начинает восприниматься как обреченный на поражение, как достигающий успеха именно в своем крахе (что неоднократно заявляется в декларациях группы). Нерешительность превращается из средства в цель для самой себя и приобретает характер некоторого рода causa sui, а ее носители превращаются из революционного класса для себя в маргинализованную группу мечтателей, погружающихся в кататонический сон наяву.

Кататония по ту сторону юмора и юмор по ту сторону кататонии — неизбежно ли замыкание в подобном круге? Именно от решения этого вопроса и зависит судьба искусства будущего. «Новый болгарский юмор» Slavs and Tatars, по крайней мере, позволяет проникнуть в ту область, где подобный вопрос только и может быть осмысленно сформулирован; начинающая же разворачиваться в последних проектах группы диалектика способов соприкосновения, смыкания и размыкания, вхождения и выхождения как внутреннего каркаса, структурирующего область «заумного», возможно, указывает потенциальное направление для решения.

Пять основных проектов группы Slavs and Tatars, по мнению COLTA.RU

Slavs and Tatars, Traingulation, 2011, concrete, paint, 27 x 24 x 23 cm

Проект «Триангуляция» (2011) посвящен не-месту. На гранях бетонных блоков значится: «Ни Москва, ни Мекка», «Ни Нью-Йорк, ни Наджаф» или «Ни Берлин, ни Бухара». Указатели ведут в никуда. Пространство Евразии перестает быть податливой, бесформенной материей, подчиненной силовым линиям обычных геополитических раскладов (РФ, Китай, США, Евросоюз, Израиль, христиане, сунниты, шииты, арабы, пуштуны, киргизы, узбеки и т.д.). Как в текстах Резы Негарестани, теллурическая сила региона берет власть в свои руки. Такое «ни там, ни здесь» аналогично состоянию группы, в которую входят люди разных профессий из Европы, Азии и Америки. Ее состав меняется, а коктейль из культур и событий, о которых рассказывается в конкретных проектах, оказывается важнее имен участников (их, впрочем, несложно найти в многочисленных материалах о Slavs and Tatars). Анонимность на уровне принципа, не факта.

Slavs and Tatars, Kidnapping Mountains, 2009, various-sized peaks from 1.5 x 1.5 x 1m to 4.7 x 4.7 x 3.2m, wood, covered with wooden veneers and mirror; Mountains of Wit, 2009, wall painting, 27 x 255 cm

Выставка «Похищающие горы» (2009) была посвящена Кавказу. В названии соединены две важнейшие характеристики региона в культурной памяти других народов, соседних и далеких, в том числе благодаря русской литературе, начиная с Михаила Лермонтова. Здесь появляются «горы от ума», а «Да здравствует Грузия» превращается в «Да здравствует Курдистан». Горы похищают не только людей, но и привычную логику изменением лишь одной буквы в слове.

Slavs and Tatars, A Monobrow Manifesto, 2010, PVC, print, helium, 300 cm diameter sphere

«Манифест сросшихся бровей» (2010—2011) — проект, рассказывающий о простейшем отсечении Другого по внешнему признаку. Сросшиеся брови служили признаком оборотня и маньяка-дегенерата в мифологиях Средневековья и Нового времени, а теперь — террориста с Ближнего Востока или просто опасного чужака. Если, как говорят художники, в Азии сросшиеся брови — это клево и секси (hot!), то в Европе и Америке — совсем нет (not!). Исключение сделано разве что для Фриды Кало, но это то самое исключение, которое подтверждает правило, — так же гомофобы говорят о Петре Чайковском: «вот ему было можно».

Slavs and Tatars, Nations, 2012, reverse mirror painting, 109.5 x 160 cm

Проект «Нации», существующий в двух версиях — принты (2007) и зеркала с надписями (2012), отсылая то ли к ранним советским парадам (What's the Plan, Uzbekistan? / I'm your man, Azerbaijan), то ли к фолк-психологии (Men are from Murmansk / Women are from Vilnus), осуществляет детерриториализацию национального, возводя его к зонам изначальной внесмысловой интенсивности. Мы оказываемся присутствующими при перекличке между городами и странами, и воздействие этого нечеловеческого языка, совмещающего в себе аналитичность и аффективность, позволяет освободить пространство и идею «Евразии» от тесных рамок слишком человеческих идеологий.

Slavs and Tatars, 79.89.09, 2011, book

Передвижная выставка-лекция «Дорогой 1979 год, встречай год 1989-й», объехавшая с 2009 года в разных формах более десятка городов на нескольких материках, посвящена обнаружению неожиданных параллелей между Исламской революцией в Иране и движением «Солидарность» в Польше. Деформированные восприятием на слух тексты американских поп-песен, лозунги на денежных купюрах, диктофоны — все это позволяет заново поставить на повестку дня вопросы о коммунистическом проекте, радикальном фундаментализме и современном революционном движении в целом. Теоретические и художественные итоги проекта подводятся зином «79.89.09» (2011).