Отец Францискус: «К геям даже после смерти церковь относилась как к неполноценным»

АНДРЕЙ АРХАНГЕЛЬСКИЙ поговорил со священником экуменического прихода из Берлина, который отстаивает равноправие геев и транссексуалов перед лицом церкви

 
В выходные в Москве прошел II международный ЛГБТ-кинофестиваль «Бок о бок»: его гостем стал берлинский священник экуменического прихода святого Михаэля отец Францискус.

— Расскажите о себе, отец Францискус.

— Я живу в Берлине. Изучал теологию в университете. Пять лет работал журналистом, потом — в Министерстве семьи, материнства и детства. А затем решил посвятить себя церкви. Вступил в орден бенедиктинцев. Мне было тогда 39 лет. Это было осознанное решение. Я понял, что жизнь гораздо шире и я могу заниматься чем-то более серьезным.

— Поняли, когда работали чиновником?

— Я был спикером министерства. Пресс-секретарем. Каждую неделю собирал журналистов и излагал им официальную позицию министерства.

— Интересная работа.

— Но помимо этого я много занимался общественной деятельностью. Когда я заканчивал учебу, я организовал при местной церкви хоспис для людей, больных ВИЧ. Я понял тогда, что ВИЧ-инфицированные — люди не ниже нас и не выше: они такие же, как мы. Еще я понял, что мое призвание — помогать людям. Мне открылось то, что я должен делать. Должен сказать, что моя карьера все время шла вверх, в гору. Я шел от ступени к ступени — журналист в газете, потом на радио, организатор социальной лотереи, наконец, работник министерства. Когда я ушел в монастырь, многие мне сочувствовали, мол, такую карьеру загубил. Но для меня это — наоборот, повышение.

— К какой конфессии вы принадлежите?

— Я вырос в католической традиции. Но еще в юности почувствовал, что католическая церковь дидактична. Она предписывает до мелочей, как нужно поступать — и никак иначе. Мне эта позиция казалась слишком узкой, она не предполагала морального выбора. Я был католиком, затем, когда стал журналистом, перешел в протестантство. Как-то это одновременно случилось. А монастырь, в который я ушел, уже будучи священником, — экуменический. В этом монастыре люди разных конфессий: православные, католики, протестанты. Монастырь направил меня на служение в Евангелическую церковь (объединение лютеранских и реформатских земельных церквей Германии, представляет собой конфедерацию 22 региональных протестантских церквей, но не является церковью в теологическом понимании. — Ред.). Я занимаюсь психологической работой с родителями, у которых умерли дети. При рождении или сразу после родов. Я хотел заниматься этим, церковь охотно согласилась.

Маргот Кесман (В 2009 году председателем Совета ЕЦГ впервые стала женщина — епископ Евангелическо-лютеранской Церкви Ганновера Маргот Кесман).

— А почему ЛГБТ-фестиваль, как это связано?

— Это другая история. Довольно давно я осознал, что в отношении церкви к геям, лесбиянкам, трансгендерам и транссексуалам что-то не так, и это тревожило меня. В Германии еще в 1990-е годы была сложная ситуация. Я работал с одной гомосексуальной парой, один из них был смертельно болен. Они хотели получить благословение — перед тем, как один из них умрет. Не на брак, а... просто перед лицом Бога предстать как единое целое, потому что всю жизнь прожили вместе. Я пошел к епископу спросить, могу ли этой паре дать благословение. На это ушло довольно много времени, понадобилось много переговоров, согласований. Наконец мне разрешили их благословить. Но не в самой церкви, а в капелле, рядом. «Но ведь не бывает людей второго сорта, — сказал я. — Как же так можно?» Я настаивал на том, чтобы благословение они получили в самой церкви. Епископу опять потребовалось время на принятие этого решения. И пока все это длилось, один из этих людей умер. Для меня это стало переломным моментом в жизни. Я понял, что хочу изменить отношение церкви к геям.

— Похоже на сюжет фильма Франсуа Озона.

— Да, все так и было. Я работал со многими людьми, находящимися на пороге смерти, и это сильно повлияло на меня. Надо сказать, что за последние годы Евангелическая церковь изменила отношение ко многим вещам: к ВИЧ-инфицированным, к роли женщины в церкви. Женщины и раньше могли становиться пасторами, но не могли венчать, например, или сочетать браком — то есть у них не было равных прав с мужчинами-священниками. Сейчас произошла либерализация. (В 2009 году председателем Совета ЕЦГ впервые стала женщина — епископ Евангелическо-лютеранской церкви Ганновера Маргот Кесман — и пробыла на этом посту год. — Ред.).

Примерно тогда же мы основали экуменический монастырь. В 2008 году. Нам хотелось сделать что-то новое. Это было непросто. Никто не приветствовал, скажем, это криками «ура». Но у нас в Германии есть такое высказывание: чему церковь не может воспрепятствовать, на то она дает благословение. Это касается всех наших церквей, за исключением, может быть, православной.

— Либерализация касается и отношения церкви к геям?

— Бог творит все что угодно. Полнота его возможностей безгранична. Это касается в том числе и геев. Когда мы встречаем гомофобно мыслящих людей, мы им напоминаем, что среди животных случаи гомо- и бисексуальности тоже присутствуют. Например, около 10% морских свинок живет в гомосексуальных отношениях. Наука говорит, что есть разные варианты сексуальности. И мы понимаем это так: Бог создал все эти варианты. Я постоянно отвечаю тем, кто любит преследовать геев, ссылаясь на Библию: в Библии ничего про геев не сказано. А тот, кто утверждает обратное, хочет разграничить людей. Я не хочу иметь дело с теми, кто использует Библию как аргумент для обвинений.

Я вообще очень сдержанно отношусь к словам «нормальность», «нормальный». Откуда мы можем судить, что есть норма? Кто мы такие, чтобы определять, что есть норма? Чем делить людей на категории, куда важнее расширять границы категорий и суждений. И воспринимать все как единое целое.

Кадр из фильма «Патрик 1,5 года» (Patrik 1,5)

— По российским меркам вы скорее правозащитник, чем церковнослужитель.

— Я не вижу противоречий. Мне кажется, это так естественно. Служение в церкви предполагает защиту человеческих прав.

— То есть правозащитная деятельность неотделима от веры?

— Правозащита — это прямое следствие религиозных убеждений. Три-четыре недели назад я получил приглашение на ЛГБТ-фестиваль, в связи с чем мои прихожане были очень воодушевлены. Ведь это мероприятие — не только и не столько в защиту геев и лесбиянок. Этот фестиваль посвящен защите человеческих прав вообще. Защищать, обращать внимание на права человека важно во всех отношениях. Защита прав женщин влияет на права мужчин. Защита прав ребенка влияет на защиту прав родителей. Любые права человека настолько важны, что мы не можем их разделить. Мои прихожане собрали мне даже деньги на поездку. Это не такая большая сумма, 750 евро...

— А чем это прихожане были так воодушевлены?

— Это же важно, чтобы в России движение за права ЛГБТ развивалось. И чтобы люди из Германии этому способствовали. С одной стороны, немцы плохо знакомы с тем, что происходит в России. С другой стороны, в связи с войной мы до сих пор испытываем чувство вины перед Россией. Кроме того, мы испытываем еще и огромное чувство благодарности и симпатии к Горбачеву, к перестройке, благодаря чему Германия воссоединилась. В Германии есть большая озабоченность по поводу демократических свобод в России. Наши люди не за себя боятся, это скорее проявление солидарности по отношению к соседней стране. Вот недавно в Петербурге в офисе фестиваля «Бок о бок» прошли обыски, как и в других НКО. Все это звучит довольно тревожно. И почти сразу после этого я получаю приглашение на фестиваль. Я знаю, что наши прихожане молятся за политическое развитие, за будущее России.

Дьявол всегда сидит на крыше церкви.

— Насколько вы знакомы с ситуацией в России? С тем, что тут происходило в последний год?

— Мы знаем о митингах, о жестокой реакции полиции, по телевизору это подробно освещается. Как и случай с Pussy Riot. Меня часто в Германии спрашивают, что я как священник думаю по поводу Pussy Riot. В Германии есть представление, что все, что против Путина, идет на пользу демократии. Демократия обязательно подразумевает и протест, и изменения, но...

— Но?..

— Но должно ли это происходить в церкви, во время службы — вот мой вопрос. Я открыт к обсуждению этих и любых других тем. Я вообще за открытость. 3 октября, в День святого Франциска, мы призываем приходить в церковь вместе с животными. Какие только люди не приходят к нам со своими грехами... И проститутки, и жуткие грешники. И политики многие приходят — хотя это не значит, конечно, что мы будем за них голосовать. Но важно понимать, что открытость предполагает уважение всех ко всем. Если пришел в церковь, уважай ее правила. Так что с этой стороны я не одобряю поступок Pussy Riot.

Однако что сделано, то сделано, и реакция государства и церкви на это была очень агрессивной, на мой взгляд. Церковь должна прощать в первую очередь; это институт, который несет прощение. Это соответствует заветам Христа.

— В Германии возможно что-то похожее, ну вот такое выступление в церкви?

— После этого случая у нас по церквям прокатилась волна похожих выступлений — так же в церкви заходили люди в балаклавах, протестовали в знак солидарности с Pussy Riot, выкрикивали лозунги «Свободу Pussy Riot». Правда, они не пели.

— И какая была реакция общества, прихожан?

— Реакция была отрицательная. Потому что это воспринимается прежде всего как неуважение к божественной службе. Их ругали в прессе. Просто такой жесткой реакции, как в России, не было.

— Отношение к ЛГБТ в России в основном отрицательное; не столько даже к самому ЛГБТ-сообществу, сколько к открытому, гласному обсуждению самой темы. Вы понимаете, что ваше участие в фестивале в качестве священника выглядит несколько... революционно?

— До тех пор, пока люди кончают жизнь самоубийством просто из-за того, что у них есть такое качество, как гомосексуальность или другая гендерная идентичность, я готов быть революционером. Но лично для меня в этом нет ничего революционного. Сознаю, что в представлении многих людей это выглядит чем-то... с другой планеты. С другой стороны, некоторые процессы в сегодняшней России мне также кажутся несколько абсурдными, странными. Те глобальные изменения, которые произошли в России за 25 лет, должны были бы заставить церковь пересмотреть прежние установки, изменить отношение ко многим вещам. Для меня религия — это то, что объединяет людей, а не разобщает. То, что дает почву для чувства солидарности.

— Вы принимали участие в дискуссии во время фестиваля. Что скажете?

— Перед началом меня попросили соизмерять то, что говорю, с тем, что происходит в России. Это очень сложно — не живя тут. Но когда речь зашла о разделении людей на достойных и недостойных церкви, это уже общечеловеческая проблема. Она проходит через всю историю. Церковь в Германии тоже развивалась. И плоды этого развития сегодня можно увидеть. Еще недавно геи воспринимались как угроза для церкви. Когда я начинал свое служение, то к ним даже после смерти относились как к людям неполноценным. И даже церемония похорон для них редуцировалась. Была такая фигура умолчания вокруг этого, подразумевалось, что их хоронить нужно иначе. И обряд нужно было сокращать. И я говорил всегда в таких случаях: что за ерунда! Как это вообще возможно!.. Например, сейчас даже и речи не может быть о каком-то особом обряде похорон для геев, что кто-то может быть дискриминирован. За 30 лет действительно многое изменилось.

Иллюстрация со страницы фестиваля «Бок о бок» в Facebook

— Выходит так: вы пришли в церковь, чтобы бороться с несправедливостью. Совершенно неожиданная для русской традиции формулировка: я пришел к Богу, чтобы бороться с несправедливостью.

— Это, конечно, только часть желания прийти к Богу. Но все обращают внимание на это. Например, в нашей прессе, когда пишут обо мне, тоже всегда упоминают: это тот, который все время находит неудобные, сложные темы, вечно он с какими-то проблемами.

— Получается, что священник в вашем понимании — нарушитель спокойствия? Раздражитель? Как это сочетается с послушанием, со смирением?

— Мои церковные руководители часто говорят мне, что я должен быть более смиренным по отношению к ним. Понятно, что я никогда не сделаю карьеру в церкви. Потому что всегда, как говорится, «лезу пальцем в рану». И нахожу то, что им не нравится. Но смирение, которое требуется в христианстве, я понимаю как смирение перед Богом, а не перед церковными чиновниками.

— Смирение по отношению к Богу, а не к начальству.

— Да. Иногда я смиряюсь, когда считаю их намерения или пожелания правильными. Но когда они указывают мне, чего я не имею права делать, будучи священником, — например, выступать за права геев, — тогда я говорю им «нет». И не смиряюсь. Потому что Бог — больше. Есть воля людей, которые выдают ее за проявление высшей воли. И есть мое внутреннее понимание — делать то, что должен.

— Нужны ли для представителей ЛГБТ специальные приходы — или никакого разделения не должно быть?

— Всему свое время. Если в обществе есть разделение, важно, что люди собираются и поддерживают друг друга, как на этом фестивале. Но как только эти группы становятся сильными, важно, чтобы люди нашли себя как можно в более широком контексте. Я выступаю за то в конечном итоге, чтобы не было никакого разделения. Между прочим, большинство из тех, кто давал мне деньги для поездки на этот фестиваль, — гетеросексуалы.

Я никогда не сделаю карьеру в церкви. Потому что всегда «лезу пальцем в рану».

— Задают ли вам прихожане вопрос: почему все религии проповедуют любовь к ближнему и при этом враждуют между собой? И как вы отвечаете на этот вопрос?

— Этот вопрос возникает, конечно. Я отвечаю так: дьявол всегда сидит на крыше церкви. И вопрос лишь в том, кто для него откроет дверь. И если кто-то открывает эту дверь, тогда возникает очень много проблем. В церкви очень часто происходят вещи, за которые людям потом стыдно; вещи, которые отводят нас и от церкви, и от веры.

— Экуменизм является для вас фундаментальным решением проблемы?

— Самое важное для меня в церкви — это поиск общего и какая-то основополагающая мысль о том, что церковь должна быть одна, что она объединяет разных людей. А не так, что вот я выбираю эту церковь, потому что она разрешает то-то и то-то или, наоборот, не позволяет того-то и того-то. Или запрещает. Нет. Важно найти точки соприкосновения. Для меня важна общность.

— Встречались ли вы с представителями РПЦ?

— Я знаком с одним православным священником, который служит в Берлине. Однако не могу назвать эти отношения дружескими. Скорее просто партнерскими. Но в самой русской христианской традиции есть то, что меня всегда восхищало. То, что вера приходит через сердце. Эта русская сердечность в вере меня поражает. В моей конфессии это кажется странным, там люди скорее через разум приходят к вере. И еще я восхищен тем, что в России писательство и литература до сих пор являются важным лейтмотивом жизни. Вот у нас сегодня была экскурсия по Москве, и экскурсовод постоянно говорила: в этом доме жил такой-то писатель, а в этом — такой. Целый особый культ.

— С чем у вас Россия ассоциируется?

— С сердцем. И душой. С какой-то картиной широты, простора. Но при этом — каждый за себя.