Пустое место

КАТЕРИНА ГОРДЕЕВА о том, как просто стать бездомным. И о том, как непросто помогать бездомным. И даже уголовно наказуемо

Ну вот, скажем, вы приехали в Москву из, допустим, Тюмени. Обалдели от красоты и насыщенной жизни столицы. И потеряли паспорт. Беда одна не ходит, так что предположим, что вы потеряли еще и деньги.

Допустим, в Тюмени у вас есть сердобольные родственники, которые готовы прийти на помощь и деньги вам прислать. Но как их получить? Вопрос.

Хорошо, вы идете в полицию. Представляетесь по форме. Полицейский, например, вежливый, пишет с ваших слов, как да что. И дает справку. Победа. Но получить деньги, которые вам, будем верить, уже выслали из Тюмени, без паспорта или по той справке, что дали в полиции, никак нельзя. Вопрос.

Ну ладно. Вы же грамотный. Вы, конечно, знаете, что в соответствии с пунктом 13 Административного регламента, утвержденного приказом МВД России от 28 декабря 2006 г. № 1105, «выдача и замена паспортов производятся структурными подразделениями территориальных органов ФМС России по месту жительства, месту пребывания или по месту обращения гражданина». То есть, говоря простыми словами, паспорт вам обязаны восстановить в любом ФМС любого района любого города страны, где бы ни настигла беда. Значит, идете в ФМС, что поближе. Просите, требуете, ссылаетесь на закон, в конце концов. Вы еще, конечно, не выглядите как бомж, и с вами пока что говорят очень вежливо. «Да-да, — говорят. — Есть такой закон. Мы знаем. Принесите, пожалуйста, свидетельство о рождении (оригинал), копию лицевого счета и выписку из домовой книги». «Но они же в Тюмени, — изумляетесь вы. — А я здесь. И никак в Тюмень теперь не могу: деньги опять же, паспорт». В ФМС вздыхают: «Дела…» Вот, в общем, и все. Конец истории.

Или не так. Вы живете в Воронеже. И у вас нет никакой работы. Друг зовет поехать на большую стройку в столицу, все ведь большие стройки теперь — в столице, а в Воронеже ничего. Друг, допустим, говорит: платить будут тысяч по 60 в месяц. Ехать надо месяца на два, на три. У вас от подсчетов кружится голова. Вы рассказываете жене. Она в восторге. Вместе вы представляете, как на заработанное купите велик мелкому и платье старшей, поклеите наконец в спальне обои, еще, может, икры красной купите к тещиному дню рождения, а еще — конечно, к морю, на отдых, всей семьей, ол инклюзив… Елки, да мало ли на что можно потратить такие большие деньги! В общем, два месяца разлуки того стоят. Вы едете в столицу. Пашете, как конь. И через шестьдесят дней оказываетесь на улице с полутора тысячами рублей на сигареты. Вас кинули. Так часто бывает на столичных стройках. Ну, вы же мужик. Вы — к ларьку. Пиво. Пива мало. Дальше. «Яга», водка. Еще дальше. Ехать домой стыдно. Как им в глаза-то посмотреть? Где шлялся столько времени, отчего карманы пустые, ты мужик или не мужик, черт возьми. Мужик. Наливай. Через неделю, пошарив по карманам в поисках соточки на опохмел, обнаруживаете, что в этом головокружительном пьяном залете был утерян паспорт. Да что паспорт, вся жизнь — на помойку. Наливай. Через три недели хочется домой. А потом — выть. Потому что домой в таком виде и с таким послужным списком уже никак. На улице — осточертело. А паспорта, денег и, конечно, свидетельства о рождении (оригинал), копии лицевого счета и выписки из домовой книги — тоже нет. И, судя по тому, как развиваются события, не будет. Вот, в общем-то, и все. Конец истории.

Или не так. Да мало ли как бывает. Бывает, конечно, по-разному. Конец истории всегда приблизительно одинаковый.

По некоторым данным, в Москве не меньше пятидесяти тысяч бездомных. Сколько точно — не знает никто. Или, быть может, знает Андрей Владимирович Пентюхов, начальник отдела социальной помощи бездомным гражданам Департамента социальной защиты населения г. Москвы. Но ему особая точность не нужна. В мире бездомных, как и в остальной России, действует жесткий закон: Москва — для москвичей. Так вот, для бездомных москвичей существуют ночлежки. В них разом может вместиться 1500 человек. 48 500 остальных бездомных должны решить свою судьбу самостоятельно. Бог, как говорится, в помощь. Ну или не только Бог, а еще и «Справочник бездомного человека», который ежегодно обновляет и издает департамент, возглавляемый Андреем Пентюховым. Впрочем, мало кому удавалось застать начинающего бездомного за чтением этого интересного даже местами руководства, в котором, например, есть адреса мест, где бесплатно кормят и лечат.

Хорошо, пойдем с другого конца. Дмитровское шоссе. 10 км от Москвы. Элитный поселок. Большой серый дом за раздвижными воротами. За воротами — несколько ящиков кваса на снегу и смешной мужик в рукавицах, улыбается, просит пройти вовнутрь, мешая русские слова с украинскими. Внутри ничем страшным не пахнет. Хотя я совершенно точно знаю, что здесь живут бездомные. И, накручивая себя, опасаюсь, что будет зловоние, антисанитария и «как же я там сниму сапоги». Сапоги надо снять: все кругом в тапочках.

Мало кому удавалось застать начинающего бездомного за чтением «Справочника бездомного человека».

«44-й размер подойдет?» — спрашивает старший по дому. «Подойдет, подойдет», — киваю обреченно. Но уже не так страшно. Антисанитарии не наблюдается. Слева от входа наблюдается гостиная, она же комната для собраний, она же молельная. Там небольшие иконы и красивая люстра. Справа от входа — спальня. Там матрасы, свернутые к стене, и тоже большая и красивая люстра. Прямо — кухня. На плите кастрюля размером с детский велосипед. В ней — пельмени. Скоро ужин. «Ужинать, ужинать», — кричит маленькая Дашка. Ей два года. Ее мама Ляля 16 лет прожила в Москве со своим мужем. Но год назад муж погиб, неработающей Ляле платить за съемную квартиру стало нечем, мама с годовалым ребенком оказались на улице. Христарадничала, пила, мыкалась. Однажды протрезвев, сообразила: они же теперь бездомные, совсем бездомные. Дашка, кажется, заболела. В общем, Ляля пошла просить еды в храм Космы и Дамиана, там ей рассказали, что некто Емельян, который раньше при храме кормил бездомных, теперь придумал давать этим бездомным кров, еду, а главное — работу. Так, без всякого справочника, Ляля оказалась на Дмитровском шоссе, стала работать бухгалтером, то есть по профессии, а спустя четыре месяца заработала себе денег на поездку в родные места, чтобы выправить документы. Так что сегодня Ляли нет. А маленькую Дашку с удовольствием нянькают пятьдесят человек, жизнь которых сложилась так, что все они теперь — бездомные. И этот большой серый дом в элитном поселке на Дмитровском шоссе — единственный теперь дом в их жизни. А Дашка — один из немногих поводов улыбнуться. Большие мужские и поменьше женские руки Дашку тискают, поднимают вверх, щекочут. И Дашка смеется. От этого улыбаются все вокруг. Улыбаются трудно: никакой мышечной памяти на улыбки. Но улыбаются же. Это хорошо.

За окном темнеет. В доме включают свет. Пялюсь на люстру: большая, красивая, с претензией. «Это хозяйская», — говорит Юра, он здесь ответственный за связи с общественностью. Раньше Юра был журналистом, потом — пиарщиком в Орле. Потом — контракт в Москве. Все вроде классно: друзья, тусовки, немного алкоголя, немного наркотиков. А потом как-то — раз! — и вот он бомж. Полгода на улице. Дошел до дна. «Однажды проснулся, — говорит, — у метро. Чудом протрезвел. Понял, больше не могу. Нашел Емельяна». Я разглядываю Юру: прическа, манеры, телефон... Ну да, действительно, пиарщик.

«Домой не собираетесь?» — спрашиваю. «Я там никому не нужен». — «Но можно же прощения попросить…» — «Чтобы через полторы недели все повторилось?» Я задумываюсь. И опять пялюсь на люстру. Юра опять повторяет: «Это хозяйская». Это, конечно, невоспитанно, но я спрашиваю: «А вот эти хозяева, они вообще понимают, кому сдают дом?» Юра смеется: «Еще бы. Поэтому за аренду мы платим на пятьдесят процентов больше того, сколько это обычно стоит».

Идея того, что бездомные живут в элитных подмосковных коттеджах, человеку со стороны и на первый, и на второй, и даже на третий взгляд кажется странноватой. «Разве нельзя снять рабочее общежитие или несколько дешевых квартир?» — спрашиваю я. «Это дороже в разы. Чтобы поселить пятьдесят человек, надо несколько квартир или целый этаж в общежитии. Кормить, убирать и как-то следить за порядком будет труднее, а денег уйдет больше». Поворачиваюсь на голос. Мужчина с бородой. Улыбается. Тот самый Емельян (Эмиль Сосинский). Спрашиваю для заметки: «Как правильно написать, вы здесь кто?» Отвечает: «Лучше всего было бы написать, что я никто. Пустое место. Так будет лучше. Так меня, может, и не посадят». От изумления опять смотрю на люстру. Потому что вот так с ходу понять, за что его сажать, не могу.

Улыбаются трудно: никакой мышечной памяти на улыбки. Но улыбаются же.

До тех пор, пока Емельян не придумал представляться пустым местом, он кормил бездомных при храме Космы и Дамиана в Москве. Кормил себе и кормил, бездомные к нему привыкли. Ему тоже нравилось: горячая еда для тех, у кого в жизни ничего нет, — затея милая и, с какой стороны ни посмотри, богоугодная. Но однажды Емельян сообразил: таких пунктов кормления в столице столько, что бездомные, правильно организовав свою жизнь, могут завтракать, обедать и ужинать в разных местах семь раз в неделю. Правда, ночевать негде. И выкарабкаться из замкнутого круга бомжевания — никаких шансов. Но еда есть. И это одновременно и облегчает, и усложняет жизнь. Потому что для того, чтобы человек чувствовал себя человеком, у него должны быть документ, работа и дом, куда с работы возвращаться. Но без документов нет работы, без работы — денег, а без денег — дома, стало быть, и возвращаться некуда. И выходит, что эти бесплатные кормежки — какая-то не такая помощь. А может, и не помощь вовсе. Потому что кроме горячей еды у человека должна быть еще и надежда. И какая-нибудь конкретная причина надеяться.

5 октября 2011 года Емельян открыл первый Дом трудолюбия «Ной». Потом их стало пять: в Ямантове, Ховрине, Шереметьеве, Юрлове и Домодедове.

Жизнь в Доме трудолюбия устроена просто и справедливо. Емельян устраивает под свое честное слово бездомных работать на, скажем, ближайшую стройку. Происходит, правда, это несколько сложнее, чем могло бы быть. Формально никакого личного участия в поиске и устройстве на работу Емельян не принимает — боится, что посадят. Работу для «новеньких» бездомных ищут те из «стареньких» бездомных, кто раньше занимался каким-нибудь бизнесом. Они же обговаривают с заказчиками и все условия работы. Поскольку документов нет, то люди работают, конечно, неофициально. Зарплата делится почти пополам. Половина — тому, кто работал, другая — на оплату аренды дома, коммунальные услуги, еду. Готовят, убирают и стирают женщины-бездомные. Они же ведут бухгалтерию. Аренда элитных домов в Подмосковье по завышенной для бомжей цене — 150 000 рублей. Коммуналка — от 20 000 до 50 000 руб. На руки каждый бездомный получает около 12—14 000 в месяц. И один выходной в неделю. Жить можно.

Если в течение полутора месяцев бездомный в Доме трудолюбия не сорвется, не запьет и не сбежит, Емельян пойдет с ним выправлять паспорт. У Емельяна, как и у всех людей в нашей стране, очень сложные отношения с ФМС, но его терпят. И паспорта его бездомным делают в соответствии с законом — по месту обращения. Только немного долго, дольше, чем положено по закону: три месяца, четыре, бывает дольше, иногда приходится ждать и по полгода.

Бывает, конечно, паспортисты в ФМС срываются. И встают над столом, опершись на побелевшие от гнева кулаки, и кричат громко срывающимся от усталости голосом: «Как же вы, бомжи, осточертели уже, пошли вон!» Тогда Емельян разговаривает с эфэмэсным начальством уставших паспортистов. И все начинается сначала.

Бывает, что и подопечные бездомные срываются. Запой, загул, очередное завихрение судьбы. Вот, например, Юрий. Спрашиваю его: «Сколько вы уже не пьете?» Гордо отвечает: «Полтора месяца». «И?» — пытаюсь вырвать какое-нибудь патетическое обещание встать на путь исправления, вернуться домой, в Орел, с новым паспортом, обнять детей и сделаться обратно приличным человеком. Юра никаких обещаний не дает. Юра говорит: «Я никуда не поеду. Вот прошу Емельяна меня зашить, чтобы не тянуло. Потому что иногда тянет. Но домой не поеду. Я уже там не смогу. Мне вот так, коммуной, проще. Так больше шансов, что не сорвусь».

Спрашиваю Емельяна: «Зачем вы вообще во все это ввязались? Это же не детей лечить, не котиков из проруби вынимать, отдачи-то вообще никакой?»

Емельян улыбается. Он вообще, на мой взгляд, довольно много улыбается для человека в его положении. Потом, усмехнувшись в бороду, тихонько говорит: «Я не пытаюсь их исправить. Я пытаюсь сделать так, чтобы у них была возможность самих себя уважать, не разлагаться и для самих себя представлять какую-то ценность». — «Но ведь от людей, что в любую секунду, в любой день могут сорваться — и прости-прощай, благодарности вряд ли дождешься?» — «Вы как-то плохо понимаете христианство, Катя. Я вообще не имею в виду их перевоспитать и гордиться этим. Вообще. Тут другое».

О другом он говорит вскользь, видимо, совсем не надеясь, что пойму. Ссылается на святого Иоанна Кронштадтского, который в 1880-х основал первый в России Дом трудолюбия, где бездомные и нищие могли работать в мастерских, обеспечивая самостоятельно, своим трудом, свой хлеб и свой кров. Иоанн Кронштадтский, впрочем, еще много чего сделал, но Емельян сам себя обрывает: «Ну не буду вас утомлять, пельменей хотите?»

Кроме горячей еды у человека должна быть еще и надежда.

На ужин с пельменями собирается около тридцати человек — все за одним столом. Здоровым половником из огромной кастрюли пельмени зачерпывает худая светлоглазая девушка Лера. Мне все время кажется, что где-то в другой жизни мы с Лерой уже встречались. Один раз, другой спрашиваю про Леру Емельяна. Пожимает плечами: «Может, и встречались. Всякое бывает. Мы не расспрашиваем особо никого о прошлом. Раз человек у нас оказался, значит, были тому причины».

Поднимаемся наверх, поговорить о деньгах, делах и проблемах. Прямо на окне на вешалке висит небесно-голубой мужской костюм. «Чей это?» — смеюсь. «А, — в один голос говорят Юра с Емельяном, — это наш Максим, он до того, как стать бездомным, снимался в сериалах». С легкостью представляю себе себя. И свое какое-нибудь платье из прошлой жизни на этом окне. Всякое бывает.

Например, такое, что месяц назад в один из Домов трудолюбия «Ной», тот, что в Домодедове, без четверти двенадцать ворвались двадцать пять полицейских. Участковый кричал, что если не откроют дверь, то будет штурм. Дверь открыли, и Емельян чуть не стал обвиняемым по тяжелой уголовной статье об удержании людей в рабстве. Теперь, правда, статья другая, административная, но тоже тяжелая — незаконное предпринимательство: ведь даже на стройке люди без документов не могут работать. Но люди без денег и документов могут добывать себе на пропитание только одним способом — воровством. Ну или паразитировать на бесплатных кормлениях и опускаться все дальше. Поэтому на стройку бездомных Емельяна ходят устраивать другие бездомные Емельяна. И деньги все получают по общей ведомости, не пофамильно, а сразу на всех. Что в общем-то незаконно. И, хотя другого выхода никем не предложено, является этим самым незаконным предпринимательством: плевать, что на вырученные деньги бездомные живут, едят, спят в теплых, светлых и даже в чем-то шикарных домах. Так что скоро суд. Именно поэтому Емельяну хотелось бы быть никем, пустым местом. Но этого, похоже, уже не может быть.

Емельян

Вместо разоренного и оставленного Домодедова теперь начали ремонтировать новый Дом трудолюбия. На ремонт уже ушло 300 000 рублей. Каналов для получения средств у Емельяна и его Домов трудолюбия, кроме трудовых рук бездомных, нет никаких. И не предвидится. Ну, вот разве только один благотворитель прислал так много кваса, что его пьют и пьют уже больше месяца, а все никак не выпьют. И потому квас лежит в сугробах у ворот элитного дома с бездомными в 10 километрах от Москвы по Дмитровскому шоссе.

Правда, на одном лишь квасе до суда они скорее всего не дотянут. Придется все закрыть и всех распустить. Вернуть на улицу. Пускай бесплатно кормятся, а дальше как пойдет.

«Обидно», — вздыхает Юрий. «Что делать», — как-то покорно говорит Емельян. Но я вижу, что ему страшно.

На выходе спрашиваю: «Кто-то чем-то может вам помочь?» «Деньги на ремонт нового дома и работа для них», — Емельян обводит взглядом несколько десятков пар очень зависимых от того, как сложится эта ситуация, глаз. И кто-то невидимый из коридора добавляет: «Ну, может, у кого-то есть лишняя мужская обувь. Очень обуви не хватает».

Если у вас есть идеи, как помочь, или лишняя пара мужской обуви, звоните: 89262365415, 89262365416, 89262365413. Спасибо.