Роман Коппола: «Феллини повлиял на меня сильнее, чем отец»

Сын Фрэнсиса Форда Копполы и соавтор сценариев Уэса Андерсона рассказал ДЕНИСУ РУЗАЕВУ о том, чем, а главное, кем он вдохновлялся, снимая «Умопомрачительные фантазии Чарльза Свона III»

 
На этой неделе в прокат выходит режиссерский проект Романа Копполы «Умопомрачительные фантазии Чарльза Свона III». В качестве режиссера сын Фрэнсиса Форда, брат Софии и соавтор пары фильмов Уэса Андерсона (в том числе недавнего «Королевства полной луны») сильнее всего ориентирован на эксцентричных аутеров шестидесятых-семидесятых — «Фантазии» представляют собой набор скетчей по утрированным мотивам популярных жанров (вестерн, мюзикл, шпионский триллер), связанных весьма условным сюжетом о графическом дизайнере, переживающем разрыв с девушкой. Большая часть фильма, соответственно, разворачивается в его помутненном этим событием подсознании — где, намекая на застарелые комплексы и неизжитые травмы, происходит черт-те что: Билл Мюррей скачет на лошади, Джейсон Шварцман солирует со стэндапом, «Секретная служба бешеных баб» наносит точечные авиаудары по всем эгоистам планеты. Все — в поп-арт-декорациях и под ударные патетические баллады. Инфантилизм и взрослые неврозы, материальный фетишизм и душевный кризис, капустник и артхаус — фильм Копполы столь раздираем противоречиями, что режиссеру хочется вызвать психоаналитика. Уязвимости своей работы Коппола, впрочем, не отрицает.

— Что вдохновило вас на этот фильм? Расставание с девушкой?

— Для меня появление идеи всегда так загадочно, что я даже и не знаю ответа на этот вопрос. Да, я тогда только что пережил разрыв отношений, и один из моих друзей расставался с девушкой в то же самое время. Мы проводили вечера, разговаривая о том, как такое могло случиться, о том, как паршиво нам обоим пришлось. Честно говоря, мы оба были безнадежны. Ситуация патовая: воспоминания еще сильны, и ты хочешь вернуть человека, с которым расстался, но при этом видеть его больше не можешь. Хочешь выкинуть все подарки, все, что тебе было дорого. Ты растерян — и мне захотелось отразить эту растерянность на экране, перевести это умонастроение на язык кино. Это и было зачатком той идеи, которая вылилась в фильм. И потом я захотел сделать что-то безбашенное, воплотить на экране все, что давно мечтал попробовать, — и при этом снять кино, которое было бы связным, волнующим, доходчивым. Мне нравится разнородность — и хотелось, чтобы фильм получился максимально эклектичным.

— Вы сразу решили, что местом действия большей части фильма будет подсознание героя?

— Ну, название точно появилось уже по ходу дела — когда стало понятно, что все будет происходить в голове Чарльза. Прорыв произошел, когда я написал открывающую фильм сцену у психоаналитика — она должна представить нам героя, буквально показать образы, на которых он зациклен. Тут я наконец осознал, что смогу сделать из этого историю, что я нашел нужный прием. До этого я никак не мог понять, с чего начать фильм, — и из-за проблем с завязкой история не складывалась. Я знал, что хочу сделать безумное, эклектичное кино — но это невозможно, если у тебя нет сквозной сюжетной линии, держащей внимание зрителей. Когда появилась идея с воображением Чарльза, все встало на свои места — и я мгновенно придумал название.

— При всей эклектике и игре в разные жанры, по-хорошему, ваш фильм — классическое роуд-муви. Только дорога воображаемая.

— Отличное определение! Мне бы такое никогда не пришло в голову, но это правда хороший способ описать фильм. Мне нравится. Там действительно всплывают разные жанры — мюзикл с танцами, вестерн, много чего еще. Я вообще-то люблю жанровое кино. Снимая «Чарльза Свона», я на самом деле стремился к поджанру, к которому можно отнести «8 1/2» Феллини, «Весь этот джаз» Боба Фосса, «Звездные воспоминания» Вуди Аллена, даже мой фильм «Агент “Стрекоза”», — то есть к фильмам, рассказывающим не о реальной, а о воображаемой жизни героя. Еще английское кино — «Билли-лжец» Джона Шлезингера, «Морган: подходящий клинический случай» Карела Рейша... Словом, есть целый срез фильмов, свободно погружающихся в фантазии героев, и я по-настоящему все это люблю.

— По вашему фильму невозможно понять время действия — наши ли это дни или семидесятые...

— Я рад, что это так, — потому что время действия «Чарльза Свона» я бы определил как воображаемые 70-е. «Агент “Стрекоза”» тоже был таким квазиретро, только время действия было очень определенным — 1968—1969 годы, мне хотелось высказаться об этом времени, о смене декад, приходе перемен через эволюцию героя. Что касается «Чарльза Свона», то из всех примет времени меня интересовала в первую очередь его эстетика. Семидесятые были временем очень визуальным — над всеми прочими стилями доминировал поп-арт с его игривостью, сексуальностью, вектором на веселье. Я большой фанат этой стилистики. К тому же мой герой — графический дизайнер, который делает обложки для музыкальных альбомов. Для нашего времени это уже мертвое ремесло — у альбомов часто и обложек-то нет. Словом, меня все подталкивало к этой эпохе. Ну и, сказать по правде, на меня самого семидесятые повлияли неизгладимо. Я родился в 65-м, то есть мне было тогда семь или восемь лет — музыка, образы, поп-культура того времени впечатались намертво. Я вырос в Сан-Франциско, но в детстве часто бывал в Лос-Анджелесе, и это самые яркие из моих детских воспоминаний: этот город, его люди — Джек Николсон, Уоррен Битти, Брайан Ферри, который, конечно, англичанин, но проповедовал тот же стиль... Чарльз Свон — собирательный образ этих кумиров моего детства.

— В финале фильма вы проворачиваете довольно ловкий и рискованный трюк — убираете то, что называется «четвертой стеной»: актеры смотрят в камеру и представляются своими собственными именами. Что это — попытка сбить пафос?

— В некотором роде. Что касается рискованности, то для меня это только плюс. Снимая фильм, я всегда настроен на риск. А относительно этого приема... Я видел нечто похожее в «Сладкоежке» 1968 года, там примерно такая же концовка — и я был впечатлен элегантностью этого жеста. Сам фильм при этом не очень хороший — но финал, в котором все герои снова предстают перед тобой, а в одном из зеркал появляется режиссер, примиряет тебя с ним. Ты уже не можешь предъявлять фильму какие-то претензии! Так что считайте, что я таким образом решил избежать критики (смеется). Мне тут кто-то сказал: «Все фильмы на свете должны так заканчиваться». Почему нет? В театре же актеры выходят на поклон. Для меня эта концовка была еще и заявкой на хеппи-энд. Чарльз и его девушка, Ивана, уже не будут вместе, что очевидно, — но в этом финале они снова рядом, держатся за руки, вместе уходят в закат. Просто это уже не персонажи, а актеры, которые их играют.

— Вас наверняка преследуют вопросы о влиянии на ваш авторский стиль отца, сестры, Уэса Андерсона, с которым вы написали несколько сценариев. Но кто на самом деле повлиял на вас сильнее всего? «Чарльз Свон» почти ничем не напоминает ни фильмы Андерсона, ни кино ваших родственников.

— Сильнее всех на меня повлиял Феллини — даже в большей степени, чем отец. Я всегда обожал «8 1/2», был заворожен той свободой выражения, которая пронизывает его. То же касается и «Всего этого джаза» Боба Фосса. Вообще больше всего в режиссуре я ценю умение выходить за привычные границы, вольность обращения с канонами. На меня также очень повлияла «Энни Холл» — при всей доходчивости это же абсолютно безумное кино, которое скачет туда-сюда во времени, из реальности — в воспоминания или воображение. «Энни Холл» преподала мне один важный урок — если ты даешь зрителю понять, куда ведешь его, то он с готовностью пойдет за тобой. Персонаж может произнести: «Это даже хуже, чем мой первый брак» — и нет ничего страшного в том, чтобы взять и тут же показать, каким был этот брак. Если бы я взял вас в хороший японский ресторан, предварительно рассказав, какие там вкусные суши, то вы бы действительно захотели их попробовать. Но если бы я закрыл вам глаза повязкой и сказал только: «Это вкусная еда. Вам понравится» — то вы бы вряд ли остались довольны. Прежде чем вести куда-то зрителя, нужно открыть ему дверь, намекнуть на то, что находится за ней. Так уж устроено человеческое сознание.

— В финале вы подчеркиваете место действия фильма титром «Сделано в Голливуде, Калифорния». Вы можете представить «Чарльза Свона» в других декорациях?

— Нет, Лос-Анджелес очень важен для фильма. Я сам прожил там последние тридцать лет и только недавно переехал. Поэтому для меня «Чарльз Свон» — еще и признание в любви городу и его магии. Один из моих друзей, прочитав сценарий, сказал: «Это фильм о тех отношениях, которые бывают перед тем, как встречаешь любовь всей своей жизни». В свое время я приехал в Лос-Анджелес очень молодым, был полон сил и желания работать. Это была целая глава моей жизни, которую нужно было так или иначе отрефлексировать. Отрефлексировать так же, как и расставание, которое вдохновило «Чарльза Свона». Только окончательно пережив его, я смог начать новые отношения и стать счастливым. У меня родился ребенок, сейчас моя девушка снова беременна. Но без опыта предыдущего романа это было бы невозможно.

— Когда мы увидим третье поколение режиссеров с фамилией Коппола?

— На самом деле совсем скоро. Моя племянница Джиа сейчас заканчивает свой фильм. Съемки уже завершены, она занимается монтажом.