Когда отношения обретают форму

Чего система ждет от художников, в чем они готовы ей отказать, а в чем — с ней согласиться

Система современного искусства сплетена из множества силовых линий. Каждый художник включен в сеть отношений: с кураторами, галеристами, критиками, другими художниками, зрителями. Некоторые из этих линий становятся приоритетными, прочие — не развиваются или отвергаются. COLTA.RU приводит рассказы трех художниц, каждая из которых старается понять, чего система ждет от нее, и определить, в чем она готова системе отказать, а в чем — с ней согласиться.

Таус Махачева, Гамсутль, HD-видео,16:01, 2012

Обмены

Таус Махачева училась в лондонском Goldsmiths College, потом — в Институте проблем современного искусства (ИПСИ) и Royal College of Art. Значительную часть времени она проводит в британской столице. Сотрудничает с двумя галереями, Laura Bulian Gallery в Милане и Paperworks в Москве, по отношению к которым настроена лояльно: «С Лаурой я работаю уже два года, а с Paperworks всего год, уходить от них не собираюсь». Когда весной 2012 года Таус показала персональную выставку в Paperworks, галерея во время вернисажа еле вмещала зрительский поток. Чуть раньше Махачева получила премию «Инновация» за проект «Быстрые и неистовые». Художница признает свой опыт успешным, ей постоянно поступают предложения участвовать в разных проектах: «Недавно открылась моя небольшая персональная выставка в Kalmar konstmuseum в Швеции, которую мне помогли сделать два куратора — Мария Котлячкова и Эммели Персон. Скоро начнется Биеннале в Шардже, которую курирует Юко Хасегава, там будет несколько моих работ». Помимо того, она была в числе участников IV Московской биеннале в 2011-м и совсем недавно — Ливерпульской биеннале.

«Хотелось бы, чтобы критики было больше, а люди говорили прямо, чтобы завязывался диалог, потому что это единственный способ развития для художника. Только так формируется твое собственное мнение о том, насколько считываемы твои работы», — объясняет художница внимание к похвале и претензиям со стороны критиков и художников. Для нее это необходимый пункт, однако она заметила, что зрительские навыки не везде одинаковы. В одном интервью она сетовала, что «в России смотрят работы не так, как на Западе. Это грустно, это ужасно, что я об этом говорю. На Западе смотрят намного более внимательно. Это невероятно: все читают, все смотрят видео целиком, пытаются обсуждать. Зрители с большим уважением относятся к художественной работе и ко всем решениям, которые принимает художник: выставлять текст, не выставлять текст, делать субтитры или нет». В другой беседе Таус упоминала практику внутрихудожественных дискуссий, когда в неформальных группах обсуждают работы друг друга. Это «критическая тренировка и возможность отрефлексировать» сделанное. Но жаль, что художников мало, заключала Махачева, да к тому же чаще всего они склонны к индивидуализму, а потому такие обсуждения возможны скорее в рамках учебного процесса или в качестве дополнения к нему.

«В тот момент, когда ты все-таки познакомишься с “тем самым куратором”, окажется, что показать-то тебе ему нечего».

«Как я оцениваю свои проекты? — размышляет Махачева о собственных критериях оценки. — Наверное, я смотрю на ту идею, с которой проект начинался, и оцениваю, как она трансформировалась, потому что изначальная задумка может в корне отличаться от результата. Еще я пытаюсь понять, насколько считываются зрителем идеи, которые я закладывала в проект». Художница говорит, что слушает мнения коллег и всех, кто хочет поделиться своими соображениями. Приглашения участвовать в выставках с конкретной работой тоже, конечно, служат показателем. «Когда я работала фотографом, почти всегда на съемках знала, когда снимала тот кадр, который хотела бы дать в печать, — тут, мне кажется, похожая история», — говорит Таус. Впрочем, с чужим искусством проще: «Самые простые критерии — помню я работу или нет, заставила ли она меня задуматься и переоценить свои собственные стереотипы. Например, я часто вспоминаю фильмы Cabaret Crusades египетского художника Ваэля Шавки, потому что в них до конца не ясна политическая позиция художника, и это мне кажется важным. Меня не интересует искусство как пропаганда с фиксированной точкой зрения».

Таус Махачева, Пуля, HD-видео, 4:39, 2010

Кураторы любят работать с Таус, но с некоторыми из них, как, например, с Алексеем Масляевым, ее связывают постоянные дружеские и профессиональные отношения: «Мы обсуждаем работы и возможные проекты. Отношения с другими кураторами выстраиваются по-разному, интенсивно, когда работаешь над проектом, а потом просто надо поддерживать связь, звать на выставки, показывать новые работы и т.д. Недавно я работала над выставкой “Мифопоэтический Странник” с Андреем Мизиано и благодаря нашим обсуждения и обмену идеями сделала совершенно новую работу: марионетки из музейных артефактов. Мне вообще идеальные отношения с куратором представляются как настольный теннис: ты идею — он идею, ты идею — он идею, а на выходе получается продукт совершенно другого качества».

Художница признает за собой некоторую непостоянность: «Мне кажется, я как маятник: бывают и периоды общительности, и периоды острой асоциальности. Конечно, общительность очень помогает, когда нужно, чтобы работы дошли до зрителей или о них узнали кураторы. Общение на открытиях — важный элемент жизни художника, но есть опасность, что он может поглотить тебя и в тот момент, когда ты все-таки познакомишься с “тем самым куратором”, окажется, что показать-то тебе ему нечего». При этом даже и без всяких обсуждений Махачева воздушно-капельным путем впитывает чужое искусство: «На мою деятельность влияют другие художники, кураторы и друзья. Я вообще очень часто советую разных художников, чье искусство мне нравится, и рассказываю о них — так иногда происходит и со мной. Мне кажется, отношения с моими коллегами-художниками крайне важно сохранять, и дело даже не в искусственном поддерживании таких “контактов”, а в том, что меня часто трогают чужие работы, и я о них говорю».

Создаю и распределяю

Екатерина Зорина работает преимущественно одна — вне какой-либо художественной группы, без определенного куратора или галереи. «У меня был опыт взаимодействия с кураторами, — рассказывает художница, — на выпускной выставке, да и еще парочка. Куратор расшифровывает, вписывает художника в ясную структуру. Галерист, продвигая тебя, на самом деле продвигает себя и свои замыслы. Молодым нужны материальная поддержка и правильные вопросы, помогающие раскрыть потенциал личности. Сегодня молодые занимаются собой сами, потому что не происходит ни того, ни другого. Часто художников ограничивают, навешивая на них ярлыки, влезают в их работу. В итоге через какое-то время человек понимает, что занимался не тем, чем хотел, а под влиянием моды и дискурса бежал впереди паровоза». Случается, что художник по идейным соображениям сразу же отсекает множество возможностей — иногда справедливо и разумно, иногда входит в такой раж, что просто выпадает из художественного процесса. Зорина в излишнем радикализме не замечена, говорит, что у каждого художника и так есть естественная обособленность: «Художник создает свой собственный словарь, чтобы его могли узнавать без этикетки на выставке. Это лишь вопрос времени, сложно изменить манеру двигаться. Поскольку я молодой художник, могу позволить себе лавировать — работать в одном медиа, в другом, на той выставке, на этой. Потому что дело не в медиа и контекстах, а в идее и ее реализации. Для меня художник думает, когда делает».

Екатерина Зорина, Pojke's Dog, вид экспозиции, галерея Rotor 1, Гетеборг, Швеция, 2012

Катя с интересом соглашается на самые разные проекты, оказываясь порой в неожиданной компании. От нее не услышишь: с этими ребятами лучше ничего не делать, а с теми, наоборот, буду. У нее есть линия, которую важнее развивать, чем цепляться за контекст: «Я не особо парюсь, с кем и как мне работать. Если работа подходит к тому или иному проекту, я с удовольствием ее туда отдам, поговорив с куратором. А репутация и тонкое конструирование своего имиджа интересуют меня в последнюю очередь, так как мои работы — это и есть я, они меня представляют. Чем разнообразнее окружение, тем легче понять собственную индивидуальность. Мне важно создавать: создаю и распределяю, создаю и распределяю». Зорина не является завсегдатаем проектов Стаса Шурипы, таких же выпускников ИПСИ, как и она сама, которые близки ей в эстетическом плане, но при этом однажды в Петербурге легко согласилась на выставку, участники которой были явно далеки от нее: «Я нашла работу, которая подошла в той ситуации. Поскольку я работаю не с одним медиа, не с одним контекстом и не с одной темой, мое творчество разделяется на части. Начинала как фотограф, потом стала делать видео и т.д. У меня есть градация проектов. Сейчас меня как художницу интересуют сольные проекты, где я одна работаю с конкретным пространством. Но в то же время у меня есть куча маленьких проектов, в которых идея умещается в одно медиа. Тогда я могу послать их на какие-то конкурсы, отдать на выбор кураторам для групповых выставок. У меня есть такое раздвоение: я как художница, работающая одна, в пространстве и с большим объемом, и я как художница, работающая с видео, фотографией или объектом. Накапливается определенный капитал работ, который я могу распределять по проектам. При этом нет задачи везде засветиться. К тому же это физически невозможно. Я часто путешествую, держа при себе видео- и фотокамеру, иногда покупаю редкие вещи, которые не встречаются в другой стране, все это лежит на полке и ждет своего часа. Часто забывают, что нужен постоянный праксис искусства, чтобы мышление и делание держались в одном русле». Ткнулся сюда — не получилось, туда — не получилось, в итоге забрасываешь активную деятельность и просто разучиваешься что-либо делать. «Скорее превращаешься в маргинала, который делает в стол, — добавляет Катя. — Требуются большие силы, чтобы что-то сделать в Москве. И так не получаешь здесь достаточных средств к существованию, занимаясь искусством, так еще если его не показывать, то и мысли начинают разбредаться в разные стороны».

«Меня часто трогают чужие работы, и я о них говорю».

На «выставку» в классическом смысле слова навешивается много ярлыков, достаточно критических, прежде всего это связано с коммерческой стороной процесса. Катя не считает выставку как способ репрезентации своей работы старомодным занятием: «Художники стремятся к критике институций, искусства, социально-политической ситуации в стране, но в то же время они сами находятся в том же пространстве, делают те же выставки — ничего не меняется от того, что они изменили мнение по поводу своей деятельности. Выставка остается выставкой. Я избегаю критики и просто что-то делаю в пространстве, которое мне дано. Довольно глупо критиковать пространство или галерею, используя ее. Это абсурд: ты продаешься, делаешь художественные работы, тратишь на них время, делаешь их произведениями и в то же время пытаешься ими же критиковать все вместе. Я не стою на реакционных позициях, я просто пытаюсь работать с тем, что у меня есть. Сейчас на Западе вся институциональная критика превращается в прикол — короткие захваты пространства, джентрифицируемого или институционального, где люди показывают, о чем они думают и где находятся. Я также выбрала себе некоммерческое пространство, решила работать не с галереей, где у меня был бы куратор, а по выходе будет готовый альбом, — а немного облегчить этот груз от постоянной фиксации».

Катя отмечает важный момент: «Меня интересует коммуникация, потому что произведение как таковое мало кого интересует — только самого художника, ведь оно — часть его жизни. Все остальное — выстраивание определенных вербальных и контекстуальных отношений с коллегами или куратором». При этом Зорина строга к настроениям в арт-сообществе: «У нас очень много болтовни не по делу среди художников, в том смысле, что дела особо нет, а критика замкнута на самой себе. Я открыта и спокойно отношусь к критике. В России она либо ничего тебе не дает, либо пытается поджать под определенный дискурс, существующий в голове отдельно взятого критика. У нас вообще особая ситуация: критики становятся кураторами, кураторы — критиками, галеристы — художниками, художники идут работать в офис на постоянную. Мультиплановость на пользу, она  указывает на происходящие изменения. Здесь важно сохранять чувство юмора и относиться к этому векторно, без лишней серьезности. Например, в Швеции (Зорина училась в Konsthögskolan Valand в Гетеборге. — Ред.) критика, работающая на уничтожение, отсутствует. Художники пишут полотна, но не любят о них говорить, вообще мало привязывают свою работу к истории искусства. Но я считаю обсуждения важными, каждый выполняет свою роль, хорошо, если есть обоюдность и взаимопомощь. У нас были artist talks: к тебе в студию приходят состоявшиеся художники, кураторы, ты им показываешь работы, пьешь чай, они задают вопросы, делятся важными ссылками, именами, ресурсами, а им за это платят. Тебе начисляют баллы, но все происходит в неформальной обстановке, тебе помогают раскрыться, ты обзаводишься нужными связями и сам начинаешь понимать, что делаешь и зачем. Такие беседы вдохновляют, твое внимание направляют к проблеме, и ты можешь в дальнейшем ее решить, это продуктивно. Я пробыла там два года и решила не оставаться в Европе, это была для меня не совсем та история».

«Галерист, продвигая тебя, на самом деле продвигает себя».

Художница сетует, что выпала из обоих контекстов, европейского и российского. Приходится заново налаживать связи. Хотя кто знает, может быть, это и прекрасно: выпадаешь отовсюду, и перед тобой открывается больше возможностей. Ты не опутан очевидными связями. Благодаря чисто человеческим знакомствам художники становятся узнаваемыми, но при этом они практически ничего еще не успели сделать. Критика только нарастает, а сделать в итоге они, может, ничего и не сделают. Есть художники, которые где-то сидят, что-то делают, а потом происходит открытие. К ним уже совсем другое, более серьезное отношение. «Молодым художникам вредно становиться популярными, — считает Зорина, — они начинают много о себе думать: они уже не могут свободно производить то, что хотели бы сделать. Если художник будет делать не то, что требует его существо, его тело и ум, а только то, что сейчас модно и востребованно, то к 30 от него ничего не останется. Он будет страдать, что не сделал то, чего от него требует конкретный период его жизни. А ведь каждый должен пройти свои периоды, отработать их, тогда он начинает что-то понимать и жить в мире с собой и окружением. Ты коснулся материала, поработал с ним, а не с голой теорией, и ты понял, можешь или не можешь. 90% отлетает на первых порах — ты физически не можешь сделать, не хватает слов, все начинает разваливаться. Далее опыт позволяет меньше мучиться и больше наслаждаться. Удовольствие — это главное: оно сразу заметно в работе, оно притягивает». При этом не нужно бояться ошибок: «Ты говоришь зрителям одно, а они видят другое. Должно пройти некоторое время, чтобы ты мог понять, что ты сделал и кем являешься. Нужно ставить приоритеты, ошибки, если они есть, неизбежны. Например, я дома не сижу, не рисую каждый день, но я всегда в процессе узнавания нового. Наступает критическая точка — начинаю оформлять свою идею. Я работаю с зарисовками, придумываю, как проект должен выглядеть, как легче и понятнее его сделать. Потом покупаю и подбираю материалы, учу нужные программы или занимаюсь с преподавателем, чтобы обучиться, например, отливать силиконовые формы или стучать молотком. Ответственность только перед собой: нравится — делаешь, не нравится — не делаешь. Все довольно банально».

Екатерина Зорина, The Sun Does Not Move, вид экспозиции, Random gallery, Москва, 2012

Спросил, что Катя делает большую часть времени, когда не готовит свои проекты, ходит ли по чужим выставкам. Оказалось, что у нее «нет большего или меньшего времени, все слито в одно». Художница зарабатывает деньги фрилансом, ходит на разные семинары, которые важны как постоянное общение: она встречается с людьми, которые могут передать свой навык. При этом у Зориной нет мастерской, где бы она могла работать более-менее регулярно. Это не редкость для наших мест, без мастерской живут и работают иногда очень известные художники. «В Швеции в течение двух лет у меня была просторная мастерская, я сделала там большинство проектов. Сейчас мне приходилось работать дома. Это проблема, но если ты хочешь что-то сделать, ты найдешь место. Это отражается на здоровье. У каждого своя тактика. Я понимаю, когда что-то идет не так. Мне нужно “личное приглашение”, чтобы приступить, и я делаю то, что не могу не сделать. Искусство — это слишком сложно и не всегда нужно. Лучше уметь довольствоваться простыми, понятными вещами: едой, разговорами, книгами, другой работой, чем заниматься искусством, точнее, его организацией».

Интернет-телевидение

Анна Ходорковская уже второй год живет в Вене, где учится в Академии художеств, иногда приезжает в Россию и изредка участвует в местных проектах. До этого она жила в Москве, училась в Университете печати, потом в ИПСИ. Ходила на вернисажи, предлагала работы кураторам и галеристам, однажды сделала у себя на квартире выставку, которая закончилась приездом наряда милиции, — в общем, все как обычно. Вполне распространенная история: «Не могу сказать, что у меня был большой опыт работы с институциями в Москве. Как правило, он заканчивался, еще не начавшись. Раньше мне очень хотелось сотрудничать с галереями, музеями, это казалось нужным для так называемой карьеры. Но меня в основном не хотели в таком виде, в котором хотела я, и это можно понять. Вероятно, и проекты казались незрелыми, и подача наивной. Парадокс, но сейчас, когда мне есть что предложить и я могу аргументировать, как это прекрасно, совершенно пропало желание бороться и добиваться этих институциональных отношений самой. Да — да, нет — нет». Анна не столько разочаровалась в существующих возможностях показывать искусство, сколько перестала их идеализировать. «В какой-то момент я для себя сформулировала, что внутри этой самой художественной системы есть несколько путей существования: пассивный, умный и радикальный (или хитрый), — классифицирует художница. — Пассивный путь — что-то вяло делать, ждать и надеяться, пока тебя захотят, жалуясь, что ничего не происходит. Умный путь — благополучно встроиться в систему, оперируя вкусами и желаниями сильных художественного мира. Радикальный путь — это критиковать систему в начале своего пути, чтобы потом также благополучно в нее встроиться, но уже на новом уровне».

Reality Raum Residenz

Анна считает, что все это не для нее: «По причинам внутреннего свойства я не могу следовать ни по одному из них. Пассивность просто не мое, я не умею ждать. Если бы я могла идти по умному пути, я бы не стала заниматься искусством, так как этого мне хватало и в прошлой жизни в других видах деятельности. А по радикальному пути я не могу идти, потому что, занимаясь критикой, я чувствую лишь свою несостоятельность и желчь. Поэтому я просто решила строить свои, пока что маленькие, параллельные системы, кажущиеся мне интересными, и идти по пути, который мне представляется правильным». Одной из таких параллельных систем стал проект Reality Raum Residenz. Художница превратила свое венское жилище в телестудию, где проходит реалити-шоу, героями которого становятся разные люди из мира искусства. В проекте — в качестве главных героев — поучаствовали уже два художника и владелец галереи. Кроме того, было множество гостей, также включенных в художественное сообщество. Фактически получилась, что в кадре, что за кадром, серия исследований отношений внутри арт-системы. Проект близок Ходорковской по своим свойствам, особенно это касается его медитативности. В одном из интервью Анна подтвердила эти догадки: «Залипание возникает от невозможности сосредоточиться на конкретных вещах в потоке движухи. С одной стороны, это отвлекает от сути, но с другой, позволяет увидеть природу действия со стороны, ощутить эту “зачарованность”. Можно с этим бороться, а можно пытаться извлечь из этого новые сущности. Возможно, R-R-R создана залипалами для таких же залипал». Однако одновременно проект сильно подстегнул художницу, которая оказалась не зрителем, а непосредственным участником реалити-шоу, съемочной группой и ведущей в одном лице, нужно было постоянно быть в тонусе, контролировать, все ли идет правильно. Залипать хотелось, но не получалось. Вообще так действует любой долгоиграющий проект: он вытягивает из художника много сил, доводит до нервного истощения, всякий раз кажется, что все бесполезно и только бы закончить поскорее и без потерь, но именно такие проекты дают реальные знания и по-настоящему «прокачивают» художника.

Когда я спросил про удачу и другие факторы, влияющие на ее деятельность, Анна заметила, что «личные и профессиональные переживания, которые в нашем случае сильно перемешаны и неотделимы друг от друга», были выставлены напоказ в перформансе, сделанном ею вместе с подругой, художницей Ольгой Широкоступ. Они задавали друг другу вопросы, в ответах есть слова о «вечном неуспевании» и «сомнениях, которые затормозят меня и оправдают мое бездействие». Спокойным голосом Анна произносит: «сомневаюсь, боюсь ответственности, ленюсь», «чувствую себя жалкой». Обычная история. Но такое мироощущение, зафиксированное в работах и прокрученное десятки раз, начинает действовать противоположно буквальному смыслу. Судя по ее деятельности, Анна — решительный и целенаправленный человек.

Reality Raum Residenz