Анатомия маразма

МАРИНА ДАВЫДОВА о национальных особенностях театрального сознания

 
Бывают такие дни, когда нечто, присутствующее в жизни привычным унылым фоном, вдруг достигает невероятной степени концентрации. Ну вот как снегопад, случившийся в Москве в начале февраля. В тот же день — мне это врезалось в память — уже давно присутствующий в нашей жизни вялотекущий маразм тоже достиг какого-то предельного обострения. С утра я читала тексты о временном переименовании Волгограда в Сталинград, чуть позже реляции о запрете на ношение белых ленточек в городе-герое Москва, потом на глаза мне попалась какая-то хармсовская история про крестный ход против рок-оперы «Иисус Христос — суперзвезда» липецких православных активистов. А уже вечером сижу я в театре, и в антракте два обосновавшихся неподалеку театральных деятеля небрежно обмениваются свежими новостями: «Ты, кстати, знаешь, что БДТ предложили взять (замечателен сам по себе этот глагол «взять») Косте Хабенскому!» И эта последняя информация за день как бы изящно его венчала. Стала милой вишенкой на многослойном торте отечественного маразма.

Наш театральный маразм, однако, не совсем такой, как в целом по стране. Он имеет свою трудноуловимую специфику. Понять причину запрета белых ленточек легче легкого, объяснить, зачем Константину Хабенскому БДТ, на первый взгляд сложнее, чем ответить на риторический вопрос: «На хрена козе баян?» Что будет делать талантливый и успешный артист у руля неповоротливого театрального корабля, уже много лет совершающего тихое каботажное плавание вдоль берегов каких-то там — уж и непонятно каких — традиций?

Это, конечно же, бред, утка! Такого не может быть, потому что не может быть никогда. Так думает человек со стороны. У театрального человека подобная информация не вызывает особого удивления. Не важно, подтвердится она или нет, в театральных кругах прекрасно знают: рано или поздно любая российская звезда сцены и экрана должна что-нибудь «взять». Можно, конечно, какую-то кинокомпанию или не очень крупный (скажем, ресторанный) бизнес. Но лучше всего «взять» театр. Это солиднее и гораздо интеллигентнее.

Превращение известных артистов в театральных худруков случалось, разумеется, и прежде, но носило менее ажиотажный характер. Корифей труппы время от времени просто взваливал на себя несвойственные ему функции после ухода какого-то знакового режиссера (как, скажем, Михаил Ульянов в Вахтанговском театре). В эпоху непрекращающегося накопления капитала кроме вторичного рынка театрального жилья появился еще и первичный, возникла возможность строить театры «под себя», и у старой традиции появились новые обертоны.

Театр для российской звезды стал чем-то вроде дорогих наручных часов для российских чиновников и бизнесменов. Они ведь не для того нужны, чтобы узнавать время. Они — знак принадлежности к избранной касте. Приходит чиновник (бизнесмен) на встречу, видит — у министра транспорта на руке Patek Philippe, у главы ОАО «Рога и копыта» — Breguet. А у него самого что? Ничего. Выходит неловкость. Российский артист примерно так же относится к театрам. Они нужны не для того, чтобы в них ставить или продюсировать спектакли (спектакли — это как время на часах: можно иногда и посмотреть), они нужны для престижу. Потому что, если ты дожил до сорока примерно лет и не готовишься что-нибудь «взять», ты не российская звезда, а черт знает что без палочки.

Вот сами посудите. У Калягина есть Et Cetera, у Джигарханяна — театр его имени, у Ширвиндта — Сатира, у Юрия Соломина — Малый театр, у Николая Губенко — «Содружество актеров Таганки», у Татьяны Дорониной — МХАТ им. Горького, у Олега Табакова — аж два театра разом. Юрий Любимов ушел из Театра на Таганке, и его «взял» Валерий Золотухин. А еще есть «Современник», театральная ласточка советской оттепели. По слухам, в некоей неясной пока перспективе его готовится «взять» Сергей Гармаш.

Аппетиты актерской стаи совершенно безграничны.

Среднее поколение тоже пристраивается. У Евгения Миронова театр уже есть? Есть. У Олега Меньшикова есть? Тоже есть. У Сергея Безрукова пока нет, но новое здание Театра-студии Табакова ведь не просто так строят. Кто-то рано или поздно должен будет его «взять». Угадайте, кто! Или, например, МХТ им. Чехова. Тут имеется крупный во всех смыслах артист Михаил Пореченков. Говорят, он присматривается к объекту. Очень его понимаю.

Эта логика и в музыкальном театре, кстати, работает: вот Николай Цискаридзе — он большой артист и театр себе выбрал по размеру. Это не значит, что каждой звезде обязательно удается взять то, что она себе присмотрела. Но в целом брать надо. Так что слух о Хабенском совершенно в тренде.

Разумеется, в исключительных случаях талантливый артист может оказаться и талантливым менеджером, как оказался им тот же Олег Табаков. Нравится вам МХТ или не нравится, но жизнь в нем кипит. И лучшие режиссерские силы (Серебренников, Карбаускис, Богомолов, Бутусов) тут всегда находили стол и дом. Но у Табакова до прихода в МХТ был успешный опыт театрального строительства — знаменитая «Табакерка». Большая часть нынешних звезд этот полуподвальный период театрального строительства предпочитает миновать, переходя сразу к театрам им. кого-нибудь. Кругозор они при этом имеют весьма узкий, а представления о прекрасном в искусстве — мягко говоря, замшелые.

Это, впрочем, надводная часть айсберга. Есть и подводная. Я недавно спросила одну свою весьма интеллектуальную знакомую, кто, как ей кажется, правит бал в современном российском театре. Она затруднилась ответить. А у вас какой ответ? Минкульт? Руководство СТД? Городские чиновники? Модные режиссеры? Вороватые (вариант — кристально честные) директора? Садитесь — два! Главными в обширном сценическом хозяйстве России являются актерские стаи, для красоты именуемые труппами репертуарных театров.

Именно с ними надо согласовывать любое театральное назначение. Именно они в лице своих корифеев — не формальных, но фактических хозяев подмостков — будут решать, съесть того или иного назначенца или же подождать до лучших времен. Аппетиты актерской стаи совершенно безграничны. Коллектив Театра им. Станиславского под негласным руководством Владимира Коренева сначала сожрал Александра Галибина, а cейчас вроде бы примеривается уже и к Валерию Беляковичу. Обоих худруков, положа руку на сердце, совершенно не жаль. Но сам факт, что вкусы лицедея, чьим вершинным достижением является незабываемый образ человека-амфибии, вообще могут играть какую-то роль в столичном театральном раскладе, есть фантастический и запредельный абсурд. И он повсеместен. Несущаяся, словно Русь-тройка, актерская стая, во главе которой еще, не дай бог, стоит какой-нибудь народный СССР, — это сила, перед которой, косясь, постораниваются и дают ей дорогу представители других театральных профессий и чиновники разных уровней.

Неожиданный театральный ренессанс, по обыкновению, случился в России на фоне обостренной фазы театрального маразма.

Отдельно взятый артист, извлеченный из стаи, может быть плох, а может — в руках талантливого постановщика — и прекрасен, но, будучи частью труппы, он автоматически заточен не на обновление и развитие театрального языка, а на консервацию уже имеющегося опыта. Так, собственно, повелось с самого возникновения режиссерского театра. Корифеи Малого потешались над экспериментами «художественников». Сами «художественники», став народными артистами МХАТ СССР, не очень понимали, зачем им нужны изыскания Станиславского, связанные с Системой (великий режиссер в последние годы жизни фактически не появлялся в театре, неразрывно связанном с его именем). Приход Ефремова в тот же МХАТ в 70-е годы сопровождался ропотом орденоносного старшего поколения. И всякий раз, когда часть той или иной театральной труппы уходила в раскол, мы получали в нагрузку к бюджету самые хвостато-ископаемые коллективы страны, какие только можно себе вообразить, — вроде «Содружества актеров Таганки» или доронинского МХАТа.

С давних пор театральные критики выучили как аксиому, что хороший худрук должен, подобно факиру, усмирить и заставить притихнуть труппу, но если кто-нибудь назовет мне высокий художественный смысл подобного усмирения, я поклонюсь этому человеку в пояс. Такого смысла нет. Усилия по преодолению маразма не несут в себе никакого художественного содержания. Негласная традиция, закрепившая главенство в российском театре за его величеством Артистом и, что еще ужаснее, за трупами (через одно «п») репертуарных театров, — это невероятный идиотизм, который мы почему-то принимаем как данность.

Ведь все интересное, хорошее и даже прекрасное в нашем театре происходило прежде (Товстоногов, сломивший старый БДТ, Любимов, устроивший зачистку старой Таганки) и происходит теперь не благодаря, а вопреки всей этой совершенно абсурдной негласной традиции.

А в нашем театре как-то вдруг — уж не знаю, заметили ли вы это, — случился самый настоящий ренессанс. «Идеальный муж» Константина Богомолова в МХТ, «Добрый человек из Сезуана» в Театре им. Пушкина, чуть раньше — «Сон в летнюю ночь» Кирилла Серебренникова на «Платформе» и «Кеды» в постановке Руслана Маликова в «Практике». А вот еще хвалят «Серсо» Владимира Агеева, но я пока не добралась. А еще Liquid Theatre показал в рамках социального проекта «Театр + общество» интереснейший спектакль «Пока ты здесь». А еще в «Мастерской на Беговой» кипит бурная жизнь, надо бы как можно скорее туда добраться…

Я недавно вернулась из Петербурга, и там в подвальчике ютится сейчас удивительно живой ON.Театр, в котором целая россыпь талантливых и азартных спектаклей и толпы молодых зрителей с горящими глазами. И в каждой постановке — и в «Развалинах» Дмитрия Егорова, и в «Заполярной правде» Семена Александровского — чувствуется давно забытый студийный дух, помноженный на умную режиссуру. Там же, в Петербурге, находится в неустанных поисках новой перформативности Дмитрий Волкострелов, а основанный им «театр post» выпустил тут недавно восьмичасовую эпопею по 16 коротким пьесам Марка Равенхилла «Shoot / Get Treasure / Repeat». Появление этого удивительного спектакля-post еще несколько лет тому назад я не взялась бы даже предсказать.

Все это фактически случилось в рамках одного сезона. Пробилось сквозь асфальт нашей идиотской театральной логистики. Зазеленело. Но втоптать эти ростки новой театральной жизни обратно в асфальт ничего не стоит: они подобны той социальной эйфории, которая охватила общество полтора года назад и тут же сдулась под спудом термоядерных государственных инициатив. Вот и неожиданный театральный ренессанс, по обыкновению, случился в России на фоне обостренной фазы театрального маразма. И нам только и остается сидеть и ждать, что же в конце концов возьмет верх: ренессанс над маразмом или маразм над непонятно как, но все же случившимся в российском театре ренессансом.