«Идеальный муж. Комедия» в МХТ

Отбросив компромиссы и экивоки, режиссер Константин Богомолов поставил жгучую социальную сатиру о современной России

В некотором царстве, в некотором государстве по имени Россия (но это, конечно же, чисто условное название) жил-был царь. Звали его Дорианом Греем. А у царя был министр резиновых изделий по имени Роберт Тернов, человек кристальной души и истинный ариец. Собственно, из-за кристальности у него ни гроша не имелось за душой, поэтому Музей изобразительных искусств им. Пушкина он приобрел на деньги предпринимательницы-супруги. Она звалась Гертрудой, по случайному совпадению, как раз держала фирму по производству упомянутой «резиновой хрени» и почему-то выигрывала все правительственные тендеры. За спиной жены Роберт Тернов крутил роман со звездой номер один русского (условность, чистая условность!) шансона, экс-киллером Лордом. Они и встретились, когда Лорд пришел убивать Тернова, но — молния, вспышка, солнечный удар, крепкие мужские объятия: любовь нечаянно нагрянет, когда ее совсем не ждешь. А царь Дориан заключил, подписав кровью, сделку с отцом Артемием (опять условность и никакого кощунства: персонаж мало имеет отношения к христианству, любит советские песни, смахивает на Мефистофеля, носит дорогие часы, а вместо рясы одет в симпатичное черное платье). Пусть старится мой предвыборный плакат, повелел царь-государь, а сам я останусь навсегда со своим народом: молодым и прекрасным героем, ничем не запятнанным. Пытался протестовать художник плаката по имени Последний русский интеллигент (на этом месте градус условности достигает кипения, а на сцену выходит андрогинный фрик, похожий на композитора Каравайчука), но его съели. Аминь.

Никому не в обиду — но такого горячего спектакля сцена МХТ давно не видела: много ли вы вспомните за последнее время спектаклей, о которых говорила бы вся Москва и которые моментально расходились бы на цитаты? Отбросив компромиссы и экивоки, режиссер Константин Богомолов поставил жгучую социальную сатиру. У Богомолова убийственное политическое чутье. Премьера «Лира. Комедии», спектакля о непотопляемом советизме, состоялась в день объявления о предстоящем третьем президентском сроке Владимира Путина. «Идеальный муж. Комедия» (по мотивам Оскара Уайльда) касается гомосексуализма, усыновления и «невульгарного» светского государства («не вульгарно», как известно, бывает, только если попы заседают в Кремле). Режиссер Богомолов чудесно провидит повестку дня Государственной думы на полгода вперед — отчего же не присовокупить ее к пряным силлогизмам Уайльда, в свое время фраппировавшим британский свет?

Если «Лир» по видовым признакам был скорее пастишем, то «Идеальный муж» уже определенно фанфик, свободная и своевольная компиляция текстов и мотивов, подвергаемых ревизии и снижению. Цель угадать нетрудно: режиссер сопоставляет страны и эпохи, приходя к неутешительным для земляков-современников выводам. Спектакль начинается с шока: актеры разыгрывают концерт шансона в Кремле, всамделишно вокалируя невыдуманные убогие хиты. Вместо Эоловой арфы — примитивный блатняк. Чилтерн трансформируется в узколобого хозяина жизни Тернова (Алексей Кравченко), Горинг — в вальяжного проходимца Лорда (Игорь Миркурбанов) с прошлым наемного убийцы и предпрошедшим Кондратия «с Воронежа». Горинг-старший становится монструозным пенсионером-сталинистом (неподражаемый Александр Семчев) и к хрестоматийному «А я не люблю парадоксов» после паузы добавляет «и евреев». Особенно достается глупышке-идеалистке леди Чилтерн — Дарья Мороз с присущей ей снайперской актерской выразительностью изображает не столько женщину, сколько безмозглый агрегат по выкачиванию бюджетных денег. Эта Гертруда даже не нуждается в сексе — зато всегда чувствует момент, когда нефтедоллары капают на счет. Таинственная Миссия Чивли (таинственная Марина Зудина) шантажирует Тернова вовсе не его давним мошенничеством (кого этим удивишь?), а съемкой его страстных однополых копуляций.

Кокаин летит над страной сибирской метелью.

Мерзенькие персонажи спектакля надежно укутаны в тошнотворный антураж пропагандистского масскульта. Они обвешаны бирками со словом Russia, обколоты татуировками с эмблематикой сочинской Олимпиады, транслируют свои свадьбы по ТВ (церковный иконостас для пущего благолепия накладывается в технике «синего экрана» — одна из многочисленных ловких острот богомоловского спектакля), размашисто крестятся и произносят пламенные речи против гей-парадов. Их пошлая цветистая ложь — оборонительная броня: самозваные лорды и пастыри крадут все, что движется, пользуют друг друга, телохранителей в золотых стрингах и мальчиков-сироток, занюхивая свои аристократические подвиги пригоршнями кокаина. Кокаин летит над страной сибирской метелью, среди сугробов мчит по стране на лыжах царь Дориан (Сергей Чонишвили не нуждается ни в представлении, ни в комплиментах), за ним поспешает свита: по говору и ухваткам чистые бандюганы. Ага, говорит себе зритель, вот почему они так любят шансон…

Декорация Ларисы Ломакиной хитра и обманчива. Два экрана, на которых показывают титры-ремарки, трансляцию спектакля в реальном времени и заранее записанные видеозарисовки. Пустой просторный ангар, а в нем прозрачный павильон с обстановкой комфортной ванной комнаты. Казалось бы, сценография не смысловая, напротив, мимикрирующая под штампы западного театра. Лишь присмотревшись, поймешь, что кирпичный ангар подозрительно похож на колодец тюремного двора, а по верхотуре пущена колючая проволока. Значит, у художника не подражательство, а реализм. Уж если лордом стал бандит, считай, королевство будет тюрьмой. Выход отсюда один — вниз, в преисподнюю. Именно туда увлекает Дориана охотник за душами отец Артемий — Мефистофель (у Максима Матвеева едва ли не лучшая работа в «Идеальном муже» — минимум текста, максимум пластической выразительности), предварительно станцевав перед царем незабываемый Саломеин танец (уайльдовский мотив, не правда ли?).

Спектакль Богомолова провалился бы, кабы его месседж ограничивался сатирами в адрес властей предержащих. «Идеальный муж» и глубже, и наглее. «Резиновая хрень», презервативы в спектакле — не только смешной гэг, но осевая метафора. Она, кажется, почерпнута из знаменитой пьесы Ханоха Левина «Торговцы резиной». Герои спектакля бесплодны и торгуют бесплодием. Тщетно Гертруда, всполошившаяся от недостатка денег на счете своей фирмы, выплясывает перед мужем стриптиз в мужском костюме под музыку группы «Любэ». Где-то там, там, там, где смородина растет, — тщетно. Чтобы возбудить Роберта, нужен хороший батяня-комбат. Обе наличествующие в этом «Идеальном муже» свадьбы завершаются смертью героев. Это безжизненный, выворотный мир: время взбесилось (сравните с богомоловским же «Wonderland 80»), а ночные горшки надевают на головы, а не на задницы (смотрите его же «Лира»).

Культура, кастрированная и кастрируемая невеждами, зацикленная на парочке священных скрижалей.

Не стоит обольщаться, будто ернические филиппики режиссера обращены к «России шансона», а «России айфона» не касаются. На концерте Лорда в начале спектакля оказываемся мы с вами, а не вымышленные оппоненты. Бандюганы из «Идеального мужа» беседуют в «Аисте» и «Vogue-кафе», разве что не в «Жан-Жаке». Там же они забивают стрелки со своими телочками — жеманно-гламурными Олей из Ростова, Ирой из Минска и Машей из Гжели, с уморительно-жуткими говорами декламирующими чеховских «Трех сестер». Прозоровы, по Богомолову, прорвались в Москву, сбылась интеллигентская мечта: до кучи с ними Света из Иванова. Где же тут чаемый конфликт Москвы и провинции, когда Москва — давно провинция? Спектакль обращается к целому народу, а не к его частям, не сомневайтесь. К тем, кто, как Гертруда Тернова, обожает стихи Веры Полозковой. К тем, кто, как Лорд, заказывает в «Пушкине» деликатесы с дымком. К тем, кто при иных обстоятельствах подпел бы кульминационной арии гея Томми-Липучки (Павел Ващилин): «А ты такой холодный, как айсберг в океане». Этот стон у нас разве что гимном не зовется, исполняется хором, на разнополые голоса. Не спрашивайте, кто из высокопоставленных геев в спектакле имеется в виду. Все имеются в виду: и поставленные высоко, и поставленные низко — живущие в стране с коллективной гомоэротической фрустрацией, выраженной в неизбывной влажной тяге к «сильной руке».

Но нужно глубже. Если не растекаться по древу, новый спектакль Богомолова — о тюрьме культуры. В этой точке сходятся все его смысловые ветви. Колокольным звоном в ушах звучат до боли знакомые реплики «Трех сестер» и «Чайки». Томми-Липучка соблазняет сиротку Мейбла (уайльдовская девица тут поменяла пол, приняв обличье молодого петербургского актера Павла Чинарева) чтением письма Татьяны, которое, кстати говоря, вдруг начинает звучать живо — хотя, казалось, скандальная непристойность этого вопля деревенской чувственности напрочь вытравлена стоянием у школьной доски. Страдающий от разлуки Лорд требует пушкинской морошки. Герои Богомолова живут в тюрьме пары десятков расхожих текстов и мифов и строят свою жизнь по их считанным сценариям и лекалам. Нефть еще осталась, а вот хрестоматия по родной речи вычерпана до донца. Культура, кастрированная и кастрируемая невеждами, зацикленная на парочке священных скрижалей, — вот истинная дислокация дурацкого ада, в котором оказались герои спектакля. Возможно, не только они.

В спектакле многое — о театре. Монологи Роберта и Лорда поставлены в ненавистной Богомолову высокой манере сценречи — с придыханиями и сюсюкающими смягчениями согласных: «Гертруда, аньгел мой». Трагикомическая линия любви сиротки Мейбла к театру выделена особо. Влюбившись во второсортный тюзовский вымысел, пламенный юноша рвется к Джульетте, но актриса Маша Сидорова назначена на эту роль довольно давно, а теперь разменяла восьмой десяток. Но сердце театрала не охладят такие мелочи, и вот Мейбл и старушка сочетаются браком. Шикарный дуэт Павла Чинарева и гениальной Розы Хайруллиной, играющей Машу, доводит зал до смеховой истерики, а уж когда начинается синхробуффонада под фонограмму ленкомовской «Аллилуйя Кончите с Резановым», тут и вовсе надо держаться, чтобы не упасть. Маша не держится и падает, умирая от избытка чувств и разрыва сердца. Ветхий театр — ненадежная пассия, сообщает Богомолов. Впрочем, те, кто привык мыслить театр как тюрьму, с ним никогда не согласятся. Между нами говоря, у них есть список, с кем никогда не соглашаться, и Богомолов там в первых рядах.

Театральная форма «Идеального мужа» дискомфортна и непривычна. Режиссер играет на контрастах, верстая томного Уайльда с уголовной феней, а центоны из Мисимы, Альмодовара и Линча — с незамутненно-инфантильными гэгами. Не так давно Богомолов открестился от постдраматического театра, объявив себя поборником новой фабульности, возвращения на сцену захватывающего сюжета. Обильная, хотя местами и бредовая (не из кокаинового ли снежка герои нанюхали себе Миссию Чивли?) фабула ложной мелодрамы действительно держит зрителя на аркане все четыре часа длинного спектакля. Инструментальное ее воплощение, увы, небезупречно. Блистательно поставленные эпизоды вроде убийства Дорианом интеллигента (тут инфернальный драйв сочетается с предельной, обозначающей условностью, а сценические действия актеров укрупняются на видеоэкранах, в иллюзии изображения переходя из условного в реалистическое измерение) соседствуют с более статичными и вялыми. Аудиальная информация порою — особенно в первом действии — сильно обгоняет визуальную: проще говоря, режиссер Богомолов не всегда поспевает за инсценировщиком Богомоловым. Впрочем, новая фабульность требует нового театрального вокабуляра: он давно есть в кино и на телевидении, в театре с ним сложнее. Поиск своего театрального языка — дело почтенное, даже если по ходу случаются небольшие запинки. Это много лучше, чем тревожить прах Маши Сидоровой, давно заслужившей покой.