Надумано и одухотворено

Поэты в разных журналах и качествах, очень пристальное чтение в «НЛО», стратегии премий, Родионов как Бродский и много новых стихов Александра Белякова

• Журнал «Интерпоэзия» (№ 4, 2012) публикует подборку Веры Полозковой с кратким и (по интенции, во всяком случае) доброжелательным предисловием Бахыта Кенжеева: «Вера Полозкова занимается созданием для нас очень красивой вселенной, с путешествиями и приключениями, но в целом — весьма счастливой и самодостаточной. До ахматовских “осуждающих взоров” “спокойных, загорелых баб” еще далеко. Ее героиня упоена жизнью, молодостью, успехом (во многом это — литературный прием, но весьма убедительный). Как писал Хармс: “Многие считают женщин порочными существами. А я нет! Полненькая, молоденькая женщина — что же в ней порочного? Ничего в ней нет порочного!” Так и в китче (он же гламур) я ничего порочного не вижу. Лишь бы было талантливо. А у нашего автора — несомненно, талантливо». В этом же номере — стихотворение Владимира Гандельсмана и текст Андрея Грицмана «Ветер в долине»: «А ледниковая глыба обитаемого острова Манхэттен, обтекаемая океанским ветром, дает временный приют нам, уставшим в дороге и присевшим у спасительной скалы за столиком у входа в Starbucks. И вдруг окликает голос: “Ты сумасшедший, не сиди на сквозняке!” — голос из давней глубины, несравнимый, незабываемый, дальний, возвращающий в нереальную относительную реальность, напоминающий то, что ты еще жив; голос звучит, и чертова зажигалка гаснет на ветру, рвущемся из гавани, открытой всем ветрам, — и никак не прикурить, если не сложить ладони, прикрыв от ветра. Будто стараешься рассмотреть и понять что-то в своих собственных теплых ладонях». По части критики имеется круглый стол «Межконтинентальность поэзии» с участием Игоря Бяльского, Андрея Грицмана, Галины Климовой, Сергея Надеева и Александра Бараша. Кроме того, в части переводов имеются Люка Лессон в переводе Натальи Резник и Райнер Малковски в переводе Алексея Макушинского.

• «Дружба народов» (№ 1, 2013) предлагает вниманию читателя стихи Григория Кружкова и переводы Бахыта Кенжеева из Звиада Ратиани: «Так звери, впервые попавшие в зоопарк, привыкают к решеткам, / у тигра ли, зайца, удава ли, попугая схожий туман в глазах, / схожий страх, а решеток они не замечают. / Так и отцы, наши отцы, спят на ходу и спокойно, / едва ли не гордо, ждут пробуждения / (вот проснемся — и за все отомстим), / но сну все равно, надолго ты лег или только вздремнуть, / главное, что спишь, и сон, однажды начавшись, не прерывается, / безразличный даже к тому, / что заведенный будильник вот-вот зазвенит». В этом же номере — проза украинского поэта Василя Махно «Lost in America: история Юджина». В «Вестнике Европы» (№ 34—35, 2012) — также Андрей Грицман, на этот раз со стихами. В «Новом журнале» (№ 269, 2012) снова встречаем Владимира Гандельсмана. Здесь же — письма Мережковского сербскому лингвисту и ученому Александру Беличу и статья Романа Гуля «Победа Пастернака». «Сибирские огни» (№ 1, 2013) публикуют стихи Ларисы Миллер, а январский «Урал» (№ 1, 2013) — Юрия Казарина и цикл Данилы Давыдова «Московская метафизика»: «у меня вот что нового, товарищ: /нет, нет никаких наводнений и пожарищ / они есть и будут от и до сегодняшнего дня /но пока их нет именно у меня». В критической части — снова Юрий Казарин, но уже со статьей об Ольге Седаковой: «У О. Седаковой есть стихи, которые могли быть написаны только женщиной. И такие стихи являются великим восполнением того, что надумано и одухотворено мужчинами. О. Седакова впервые в русской поэтической культуре широкомасштабно прирастила к онтологической почве стихотворной идеографии и темографии целый сад духовной, евангелической, библейской изящной словесности. О. Седакова — поэт мощный и мужественный, и эти ее качества на неведомой, необъяснимой (оксюморонной!) основе усилили нежность» — собственно, примерно так весь текст и написан. Эмоции — хорошее дело, особенно если восхищение и трепет. Но ясность изложения через них все же страдает.

• В первом «Новом мире» (№ 1, 2013) — Геннадий Русаков, Максим Амелин и шесть стихотворений Алексея Цветкова: «начальство чутко ехало на джипе / в пожарных касках с ханкой в багаже / которую глотками небольшими / успело и попробовать уже // бежим в строю штаны мокры от пота / трусцой поодаль мой напарник лю / у нас в селе случается охота / на крыс а на дракона не люблю». Кирилл Корчагин в статье «Нос Андрея Белого» пишет о стратегиях и результатах литературного сезона-2011/2012, сопоставляя две премии — собственно «НОС» и Андрея Белого. О поэтической номинации последней Корчагин, в частности, говорит вот что: «Мне уже доводилось писать о том, что поэтический короткий список премии не совсем точно, на мой взгляд, отражает ситуацию в текущей словесности, и отсутствие в нем некоторых фигур — Олега Юрьева, Натальи Азаровой, Павла Жагуна — выглядит по меньшей мере странно: каждый из этих поэтов работает в тех областях стиха, где традиционные контуры поэтической традиции претерпевают существенные изменения и потенциально открывают дорогу к новым видам поэтического высказывания. Кажется, интерес к таким областям поэзии должен быть присущ премии. Так, Олег Юрьев создает собственную историю поэзии, заостряет отношения с поэтической традицией и может считаться, пожалуй, единственным из ныне живущих поэтов, который на равных ведет диалог с далекими предшественниками. Наталье Азаровой удалось выйти за пределы поля притяжения классического авангарда, создавая растворенные на пространстве страницы воздушные массы стиха. Наконец, Павел Жагун в своей последней книге “Carteblanche” исследует ту промежуточную область, что возникает на пересечении подчеркнуто субъективизированной авторской поэзии и обезличивающей дигитальной техники. По здравом размышлении, если бы Премия Андрея Белого последовательно поддерживала “инновативное” письмо, в особенности то письмо, что резонирует с современной европейской и американской поэзией, эти фигуры должны были быть отмечены».

• В «Знамени» (№ 2, 2013) — стихи Константина Ваншенкина, Павла Банникова и — снова Владимира Гандельсмана: «Так доверчивей, и так монах / кормит коз, / словно держит сердце свое в руках, / сланец стрекоз, / шелк бабочек, шелк, шелк, / знающий в лепетанье толк. // Остров, где каждый дом осиян, / где сосной пахнет кровь Его рисованных ран, / где жив земной / на щеках прихожан / отсвет земляничных полян». О Гандельсмане, кроме того, пишет Лиля Панн. В критической части имеются еще два текста на интересующую нас тему. Евгений Ермолин пишет о Вере Полозковой, не без восхищения: «Полозкова явно предпочла слову записанному и напечатанному — слово живое, трепещущее в атмосфере, звучащее, адресованное актуальному слушателю и зрителю. Короткая дистанция, реальный контакт — вот ее конек. Она сделала ставку на живое присутствие, на личное участие. Полозкова ушла в инетский интерактив, в актуальное общение с аудиторией, для таких встреч она разъезжает по стране и миру. И живет она там, живет эмоциональным, душевным взаимообменом с залами, с живыми людьми. За это ее любят страна и даже мир. И найдите мне, пожалуйста, другого такого живого русского поэта, которого сегодня так безраздельно любят страна и мир! О ком еще наш гуру в области музыкально-зрелищных инсталляций Михаил Козырев в прямом эфире скажет так: “Моя возлюбленная поэтесса”. А “рядовой” читатель (ЖЖ-блогер snow-sweet) напишет, например, так: “Все выходные слушаю Веру Полозкову. Те же самые чувства. Те же мысли. Та же боль”. Свято или не свято, но кто хочет, пускай теперь усомнится в том, что Вера Полозкова — самая сладкозвучная сирена наших дней. А я не усомнюсь. Есть поэты не хуже. И даже лучше. Но Вера у нас одна. Читателям соблазн, прочим поэтам безумие. Или наоборот». В общем, кажется, толстожурнальная критика готова Полозкову рассматривать всерьез, но какое для этого применить оптическое устройство (телескоп? микроскоп? калейдоскоп?), что-то никак не сообразит.

Алексей Конаков пишет об Андрее Родионове — в довольно неожиданном ключе: «Теперь, после длинной подготовительной работы — призванной показать, что Родионов, будучи главным “волитературенным” рэпером современной России, целиком опирается в своей поэтике на Бродского, попутно маскируя такое опирание осмеянием, — мне хотелось бы озвучить главный тезис. Удовольствие, которое мы испытываем, читая стихи Родионова, имеет довольно занимательную природу. Это не удовольствие от сюжетного повествования “про зайца Тухлятину” (хотя кто-то поспорит). Это и не удовольствие от риторических игр поэта, вроде мощной звукописи “вереск, верба, ржавые запорожцы” (хотя кто-то и ценит). Подобно кощеевой смерти, оно находится вне объекта — не в самих стихах, но в контексте литературной эволюции. Вещи Родионова интересны в первую очередь потому, что являются своего рода магическим кристаллом, новым видом оптики, с помощью которой нам становится лучше виден Бродский». Далее автор объясняет, что поэтом Родионов, по его мнению, не является — по тем же причинам, почему не является им и Лосев: «Поэзия для них — продолжение литературоведения другими средствами, концептуально новый способ изучать наследие Бродского. Но если Л. Лосев, испытывавший к другу колоссальный пиетет, создавал из своих стихов развернутые трактаты о поэтике Бродского, то исследования куда менее почтительного Родионова выстроены совершенно иначе. Навскидку можно сказать, что его занимает этическая сторона личности Бродского. Ведь и до сих пор монолитный поэтический фасад нобелиата скрывает за собой множество отвратительных антиномий, решения которых не так-то легко отыскать».

• Появился в «Журнальном зале» очередной номер «Нового литературного обозрения» (№ 118, 2012). Вы уже заметили, наверное, что у нас сегодня многие фигуранты — не по одному разу. Вот и «НЛО» открывается публикацией упоминавшегося уже сегодня Кирилла Корчагина, на этот раз стихами: «так вступают по выровненным / водным и наносным скользят / за все мертвое встать готовые / против всего живого не подумай / не кадавры разъятые не рассыпчатые / старики в диссидентских хламидах / но сбивчивый сумрак бесконечного / стихотворения по запястьям пущенный / в прикосновеньях проявленный жест / и вот по слякоти в районе шведского / тупика пробираешься овладевая / снегом в гортань вцепившимся / не встретить ни одного в сквозящих / просветах пока мостовая дрожит / проникающим из глубины». Две статьи в номере посвящены Дм.А. Пригову — Джейкоба Эдмонда и Михаила Ямпольского. «Работа Пригова служит моделью прочтения современного мира, который не описывается ни абсолютным сходством, ни тотальной чужеродностью, ни локальными различиями, ни глобальной культурой, но скорее сложными перекрестными штриховками различных традиций и дискурсивных систем, каждая из которых имеет локальные ассоциации и глобальные устремления. Пригов акцентирует, по его собственному выражению, “абсурдность тотальных амбиций, присущих желаниюуместить и описать целый мир”. Он проблематизирует как стратегии прочтения, стремящиеся выйти за пределы дискурса, с которым они играют, так и стратегии, признающие свою полную встроенность в тотальные структуры. Он согласует различные системы прочтения мира, вводя знакомые бинарности похожего и различного, оригинального и вторичного, традиционного и современного, вырожденного и новорожденного, устаревшего и прогрессивного, Востока и Запада, живого и мертвого. Пригов остраняет любую национальную позицию или глобальный взгляд, прочерчивая множество линий, состоящих из языков, видов искусства, экономик, идеологий и историй, чьи сингулярные точки пересечения остаются в конечном счете неопознанными», — пишет, в частности, Эдмонд. В разделе «Close reading» имеет место статья Генриха Киршбаума «Охотники на снегу: Элегическая поэтология Сергея Гандлевского»: «Образно-тематический круг осенне-зимней элегической поэтологии Гандлевского замыкается, мнемопоэтически возвращается и вращается. Не лишенная самоироничного мелодраматического сентиментализма, ностальгическая меланхолия элегии позволяет Гандлевскому (на новом, постмодернистском уровне подхватывая тоску метапоэтического расставания “Тристий” Мандельштама) интонационно прикоснуться к тому идеальному и императивному внутреннему голосу поэзии, который в эпоху постмодернизма, по известным причинам, “в чистом виде” стал невозможен. Пространство осенне-зимней элегии, жанра, уже в своих историко-литературных истоках программно тематизировавшего внутренние процессы поэтического переживания, задает и предопределяет момент поэтологической рефлексии, центральный для Гандлевского. При этом зимний элегический городской или дачный пейзаж с его поэтическими аллюзиями — от Пушкина до Заболоцкого — и кинематографическими и экфрастическими — от брейгелевских “Охотников на снегу” до зимних сцен Тарковского — из погодно-пейзажного антуража превращается в неотъемлемую поэтическую и одновременно поэтологическую составляющую высказывания». В «Хронике современной литературы» Борис Дубин и Александр Житенев пишут о книге Марии Степановой «Киреевский», а Александр Уланов — о книге Андрея Сен-Сенькова «Коленно-локтевой букет»: «К сожалению, сопоставить Сен-Сенькова в современной русской литературе практически не с кем. Основная линия интеллектуальной поэзии, идущая от А. Драгомощенко, предпочла работу с протяженностью мысленно-эмоционального потока — выиграв в объеме смыслов, но все же порой несколько проигрывая в яркости образов. Во фрагментарности в варианте, например, Ники Скандиаки оказывается разъят и образ. Из авторов одного с Сен-Сеньковым поколения некоторое родство ощутимо с Николаем Звягинцевым, в чьей поэзии тоже немало неочевидных ассоциативных ходов и присутствует то же ощущение танца с культурой (также и в ритме стиха, поскольку, в отличие от верлибров и прозы Сен-Сенькова, Звягинцев использует конвенциональный стих). Но у Звягинцева — архитектура и география, ни Бланшо, ни Делез в его стихах невозможны. Среди более молодых поэтов Сен-Сеньков весьма известен, но способных говорить с ним на равных — не видно (может быть, это смог бы сделать Михаил Котов, если бы не перестал писать). А ведь без таких текстов есть большая опасность так и остаться с представлением о реальности как серой и вульгарной».

• На «Полутонах» тем временем опубликованы стихи Ильи Дацкевича, Виктора Лисина, Екатерины Жилиной, Галины Рымбу и Анастасии Афанасьевой: «Сидит, давно ушедший, закругленный, /как будто кто-то выровнял его, // сидит, самим собой разъединенный, / лишенный резких линий и углов, // и светится каким-то странным светом, / каким-то странным в полной темноте. // А кто его случайно поцелует, / тот тоже станет круглым и разъятым, // и будет сам, как маленькое солнце, / всех подошедших близко ослеплять. // Но, может быть, придет в солнцезащитных / очках какой-то очень смелый близкий, // посмотрит на него и вдруг узнает, / и назовет, соединит его». Здесь же — статья Бориса Херсонского «Рим номер четыре» — об Иосифе Бродском.

• Обновилась (ура) «Новая камера хранения», а то мы в прошлый раз сетовали. Вниманию читающей публики редакция представляет стихи Александра Миронова, Ольги Баженовой и Александра Белякова: «зажмурившись и поднатужась / ответить музыкой на ужас / со дна слепого естества / поднять безмолвные слова / тугой редут из них составить / слезой срастить и петь заставить / пускай ликует этот вой /над обороной круговой».

• Интервью и разное из периодики — все-таки уже в следующий раз. А на сегодня — все.