Николай Благодатов: «Что ты считаешь важным сохранить»
АННА МАТВЕЕВА побеседовала с Николаем Благодатовым о том, что ему просто очень понравилось
Коллекционером быть почетно, коллекционером быть престижно. Кто собирает современное искусство? Богатые люди. Это дорогостоящее хобби, в одном ряду с собирательством редких вин или спортивных автомобилей. Когда речь заходит о коллекционировании, она довольно быстро неизбежно свернет в сторону инвестиций: собирательство искусства — способ вложить деньги в товар, который, если подходить к созданию коллекции с умом, с годами подорожает. Купил за рубль — продал за три. Купил картинку у нищего художника, а он лет через десять-двадцать возьми да прославься, и эта ранняя картинка уже стоит больше, чем стоили все работы того же художника вместе взятые на момент покупки. Грамотные коллекционеры нанимают экспертов, советуются с искусствоведами, на кого из ныне действующих художников делать ставку.
Но бывает иначе. Собственно, само коллекционирование рождалось и рождается из другого чувства, очень простого: «Мне это нравится, я это хочу». Вопрос инвестиций выходит на сцену позже, уже в кордебалете. Первичный импульс — желание обладать запавшей в душу вещью. И даже не обязательно вещью: сама включенность в богемную среду — для человека «со стороны» культурное приключение, а покупка искусства становится своего рода платой за вход в этот странный мир, за дружбу, совместное распитие, угар вернисажей и разговоры за полночь. Романтизированный по самое некуда флер богемы, возможность наблюдать творческий процесс живьем — в этом случае товар не менее, а возможно, и более привлекателен, чем те материальные следы, которые он по себе оставляет: картины, гравюры, скульптуры.
Коллекционеры такого типа преобладали в СССР (по понятным причинам: цены были ниже, ценность дружеских отношений за отсутствием других ценностей — выше, отрыв покупателей, «тех, кто может себе позволить», от производителей искусства — меньше). Таковы коллекции Георгия Костаки, Нортона Доджа, многих российских собирателей. Сейчас они в меньшинстве, но наиболее масштабные коллекции советских времен уже вышли на тот уровень, когда работают сами на себя. У них есть одно очень привлекательное свойство: эти коллекционеры гораздо менее осознанно, чем коллекционеры-инвесторы, формировали коллекции, собирая их по принципу «что вижу — то пою». То есть в них почти без посторонних вмешательств отразилась эпоха. Ценность таких коллекций не только эстетическая, но в первую очередь историческая: по ним можно писать учебники, на их основе можно создавать музеи (ведь главная проблема с созданием музеев современного искусства в России — именно какая историческая концепция будет положена в их основу, а тут она уже есть, готовая).
Патриарх петербургского коллекционирования Николай Благодатов начал собирать неофициальное искусство в 1975 году. Чисто по любви: оно ему — молодому советскому инженеру, интересовавшемуся современным творчеством, — просто очень понравилось. Сейчас в его коллекции более 3000 работ, и она продолжает расти. Среди авторов, чьи произведения там есть, — Александр Арефьев, Рихард Васми, Шолом Шварц, Владимир Шагин, Вадим Овчинников, Анатолий Басин, Владлен Гаврильчик, Соломон Россин, митьки, Тимур Новиков, Олег Котельников; из современных художников — Анна Желудь, Петр Швецов.
— Как вы стали коллекционером?
— Я не могу считать себя «настоящим», классическим коллекционером. Скорее моя коллекция обязана своим рождением не столько моей коллекционерской воле, сколько тем событиям, которые происходили в это время. Я заразился современным искусством — именно отечественным и даже именно ленинградским — после выставок в ДК Газа и «Невский» (эпохальные выставки ленинградского нонконформистского искусства 22—24 декабря 1974 года в ДК им. Газа и 10—20 сентября 1975 года в ДК «Невский», впервые масштабно показавшие «неофициальных художников». — А.М.). Я и раньше интересовался искусством, в том числе современным, но не очень понимал, что оно есть и у нас. Я ходил на выставки в Русский музей и в Эрмитаж. Началось время «оттепели»: обнародовали импрессионистов, фовистов, Пикассо, наш Серебряный век и чуть-чуть авангард. Нужно учесть, что настроение среди интересующихся было довольно фрондерское: это запрещали, а значит, это хорошо. Причем оно появилось, но все равно его ругали. Импрессионизм считался упадническим искусством, его ругали за уход от социальной проблематики, извращение той линии, которую задали Курбе и Милле, уход в цвет и эстетство — но главное, он уже висел в музейных залах, это было очень хорошо. Я и мое поколение пропадали на третьем этаже Эрмитажа (на третьем этаже Зимнего дворца находится экспозиция художников французского импрессионизма и постимпрессионизма. — А.М.).
А к отечественному искусству я поначалу относился скептически. У меня была какая-то настороженность по отношению к нашим художникам. Я как инженер понимал, что развитие должно идти гармонично, как в науке. А тут представьте себе: берут да запрещают целый кусок науки — что тут делать, если ты не следишь за всем полем? Но я ошибался, оказалось, что искусство — не наука, многие интересные вещи были сделаны без всякой информации, «от нуля».
У меня был приятель Игорь Михайлович Логинов, который уже начал собирать искусство современников, и собирались у него на квартире, у него был своего рода салон: квартирные выставки, чтения современных поэтов. Я и попал туда впервые, заинтересовавшись поэзией, а не искусством, но поэты и художники вращались в одном кругу, отделить одно от другого было невозможно.
И вот в таком состоянии я пришел к 1974 году, к потрясающей выставке в ДК Газа. Я на нее пошел, отстоял шесть часов в очереди на вход, потом еще ходил туда — и был совершенно потрясен самой атмосферой свободного высказывания, независимости людей. В жесткой системе вдруг появилось свежее дыхание. Я влюбился во все это вместе взятое. Конечно, сейчас уже понятно, что там были художники разного уровня, хотя большинство из них стали действительно крупными фигурами, чьи работы хранятся и в Русском музее, и в зарубежных коллекциях. Причем ведь на тех выставках в ДК Газа и «Невский» выставились далеко не все художники андерграунда. Это была выборка из громадного массива культуры. Одним словом, к 1975 году я по уши влюбился в этих художников и стал с ними общаться. Художники до того для меня существовали только как какие-то мифические личности. Что Пикассо, который тогда был жив, был не живым современником, к кому можно поехать и сказать «Привет, Пабло!», а фигурой на пьедестале, что наши соотечественники — они казались небожителями, а не людьми, с которыми можно общаться в духе «Привет, Вася!» И тут вдруг я попал в один круг общения с этими ребятами — простыми, хорошими, а они рисуют картины, выставляют, и все это создается у тебя прямо на глазах. Я не принадлежал к этому процессу, но я почувствовал, что я в его потоке, и это было невероятно увлекательно.
Предложили что-то купить. Мы с женой посоветовались и купили несколько листов графики. Я их оформил и повесил дома. А семья у нас была старорежимная, я из поповских внуков, так что по стенам в основном висели гравюры с религиозных картин западных художников — Мурильо, Рафаэля. И вдруг появляется… Валерий Мишин, литография «Мужик на корове» — это первая работа, которую я купил! Она все разломала! Атмосфера стала совсем иной. Потом еще несколько работ, еще… потом меня стали приглашать на квартирные выставки, я покупал небольшую графику.
— Простой инженер мог себе позволить покупать?
— Простой инженер получал зарплату 120 рублей в месяц. Лист графики — 25 рублей. То есть это не то чтобы совсем дешево, это была покупка, которую нужно обдумывать, но обдумав, можно себе позволить.
Потом начали ко мне приходить: «А можно посмотреть?» И тут я почувствовал еще одну составляющую этого процесса: популяризаторство. У меня образовался своего рода музей на дому: больше работы этих художников нигде нельзя было увидеть вместе, а у меня — пожалуйста. Кое-кто из людей, которые ко мне приходили, тоже стал интересоваться искусством более пристально.
А потом начались отъезды. Колоссальное паломничество на «газа-невские» выставки перепугало власти, они перестали разрешать такие большие мероприятия, разрешали по мелочам — персональные или на несколько человек в заштатных ДК. На такие выставки очереди уже не стояли. Очень многие художники стали уезжать, а власти этому способствовали или как минимум не препятствовали. Правда, был такой забавный парадокс: когда художники старались вывезти с собой свои работы, власти решили, что за вывоз нужно с художников брать деньги. Парадокс! Здесь ты никто, не художник, твои картины — мусор и ничего не стоят, а когда ты уезжаешь, оказывается, что это произведения искусства и ты должен сам у себя их купить! Многие художники, поставленные в такое положение, решили увозить не картины, а деньги — и начались их распродажи, я тогда довольно много купил. А некоторые просто дарили: Шапиро, например, принес пачку графики — ее было некуда девать. Моя коллекция тогда существенно пополнилась. Получился уже почти полноценный домашний музей, ко мне продолжали приходить люди, популярность росла, и художники уже охотнее продавали мне и дарили свои работы. И так до сих пор продолжается. Даже с современными художниками, которые уже продаются за большие деньги: «Помню, вы эту картинку похвалили, я хочу ее вам подарить».
— Вам не предлагали сделать из вашей коллекции музей или передать ее в дар какому-то уже существующему музею?
— Предложений сделать музей не было. Сами понимаете: помещение, хранение… Некоторые музеи — например, «Царскосельская коллекция» — предлагали передать им какую-то часть моего собрания, но у них очень узконаправленный интерес. Было несколько предложений продать, но я отказываюсь. Я не коммерсант. К тому же многие из моих работ — это подарки или работы, которые художники продавали мне дешевле, чем продали бы постороннему человеку.
«Помню, вы эту картинку похвалили, я хочу ее вам подарить».
Поэтому же не принимаю предложений продать какие-то конкретные работы в другие коллекции, хотя несколько передал в дар музеям. Наш арт-рынок очень непрозрачный: да, есть галереи, у них что-то продается — но что? Кому? Куда? Совершенно непонятно. Я не хочу в это втягиваться и втягивать картины, которые мне достались в подарок, которые мне дороги.
— Вы общаетесь с современной коллекционерской средой, с теми, кто сейчас собирает искусство, инвестируя в него немалые деньги?
— С коллекционерами я здороваюсь. Мы общаемся на уровне «здрасьте — до свиданья», но в целом это для меня почти незнакомая область. Есть коллекционеры-друзья, которые в моем же духе, с такой же историей, коллекционирующие для души и имеющие скорее дружеские отношения с авторами, чем коммерческие. Когда ты уже 30 лет дружишь с художником и он тебе дарит или незадорого продает свою работу, это совсем другое дело, чем когда ты к нему приходишь как в магазин: «Вот эта вещь мне нравится, заверните!»
— Когда коллекционер получает работы «по дружбе», какие это работы? Лучше или хуже, чем те, что идут на продажу?
— Всякое может случиться. Какие-то представительные работы, картины крупного формата, чаще идут на продажу. Большая часть моей коллекции — графика, листы, которые могут храниться в папках в моей маленькой квартире. Но это очень хорошая графика.
— Вы известны как коллекционер «неофициального искусства», андерграунда. Вы продолжаете коллекционировать и сейчас. Сейчас это деление на официальное и неофициальное полностью отменено? Можно говорить о каком-то делении хотя бы на круги общения, на межчеловеческие отношения?
— Безусловно! Вы их просто не видите. А ведь есть Академия художеств, профессура. О тех художниках, которых вы считаете топовыми, они и не знают. Вы вот занимаетесь современным искусством. А часто ходите в выставочный зал Союза художников?
— Последний раз была там пару лет назад, и это был кошмар.
— Вот. А между тем там своя среда. Но я должен сказать, что четкого деления на андер- и оверграунд не было и в СССР. Очень многие художники не зависели ни от продаж, ни от своего трудоустройства в качестве официального художника. Они находили другие способы заработка: от кочегарки и вахтерства до более респектабельных работ — театр, оформиловка, книжная иллюстрация, преподавание. Можно было быть «бунтарем» и участвовать в очень смелых выставках, но в то же время работать над официальными заказами, как, например, Завен Аршакуни. Аршакуни ведь учился в одном классе с Владимиром Шагиным — но Шагин потом остался и без образования, и без членства в Союзе художников, и путь его был стопроцентно андерграундный, а Аршакуни был художником вполне официозным, но при этом участвовал в выставке «Группы одиннадцати», совсем неформальной. Многие из «неофициальных» были дружны и знакомы с официозом, кое-кто входил в секции СХ, получал заказы. Все было сложнее, чем просто деление на черное и белое, все было перемешано.
— Как вы выставляете свою коллекцию?
— На выставки каких-то конкретных авторов музеи просят работы довольно часто. Я давал рисунки Олега Григорьева на его мемориальную выставку, работы Манусова. Выставок же из самой коллекции было очень много, больше 50. Я в этом смысле один из наиболее активно выставляющихся коллекционеров в России. Но этого все равно недостаточно, поэтому я часто придерживаюсь принципа «один художник — одна работа», потому что хочется показать как можно больше авторов.
Бывает разное. Петр Белый предложил выставку в Перми в рамках гельмановского фестиваля «Живая Пермь». Мол, давай выставим коллекцию. Я говорю: ну давай. Составил перечень, собрал работы. Потом вдруг звонок: «Скажи, а у тебя квартира какой площади?» Ну, говорю, большая комната семнадцать метров, вторая десять, коридор… «А у тебя пианино в какой комнате?» У меня, говорю, не пианино, а рояль. «О черт! А мы пианино купили!» И я не очень понимал, о чем речь и при чем тут моя квартира и мой рояль. Так он что придумал! Посреди города выстроили пирамиду, а внутри устроили квартиру, этакий интерьер 1960-х, со старыми обоями, с зеркальным трельяжем, с ковром, диваном — и развесили работы из моей коллекции, я их дал около ста. Получилась такая интеллигентская квартира 1960-х годов. И все это называется — инсталляция Петра Белого! Я-то хотел художников показать, а там работы крупных художников — Игошина, Шагина, Ершова — висели даже без подписей, без этикеток, потому что откуда в квартире этикетки. Но туда ходило по 600 человек в день (это в Перми!). Я все-таки совершил диверсию: положил пронумерованный список работ и авторов и на обоях карандашом проставил циферки — чтобы те, кому интересно, могли посмотреть в список и узнать, кто автор. Реакция публики была очень доброжелательной. Я уволок оттуда книгу отзывов: когда мне плохо на душе, я ее открываю и читаю — там столько хорошего…
— Как начать коллекционировать? Если вот я, например, захочу?
— Важно понимать, что и зачем ты собираешь. Можно собирать то, что тебе нравится. Это мой путь. Пусть даже тебе нравится салон с обнаженными девушками — хорошо, собирай, любуйся.
Потом вступает вторая мотивация: что ты считаешь важным сохранить. Пусть даже для начала показать друзьям, похвастаться. Тебе хочется иметь единомышленников. Для меня, по крайней мере, это было существенным фактором — не только я влюблен в художника, но люди пришли, посмотрели, сказали: да, это действительно прекрасно — один, второй, третий… И ты уже хочешь купить еще работы этого художника, больше и больше, и если ты ограничен в материальных возможностях, то начинаешь выбирать, оценивать, какая работа лучше.
Можно собирать, чтобы вложить деньги, — это другой коленкор. Можно собирать из чисто коллекционерского зуда, это настоящий нерв коллекционирования: допустим, какого-то конкретного художника, или иллюстрации к чему-то, или пейзажи какого-то места — живешь в Коломне и собираешь пейзажи Коломны. Или книжные иллюстрации 1930-х годов, охотишься за ними, и ничего другого для тебя уже не существует. Модусов коллекционирования много. Какого-то единого нет.
-
15 июляЗакрылась «Билингва»
-
13 июля«Мемориал» наградили премией мира Pax Christi International
-
12 июляВ московских библиотеках откроют кафе Объявлена программа «Флаэртианы» Новый сезон «The Newsroom» покажут на «Стрелке» Следующего «Бонда» снимет режиссер «Скайфолла»
Кино
Искусство
Современная музыка
Академическая музыка
Литература
Театр
Медиа
Общество
Colta Specials