«Окончательная белая сияющая ясность»

СЕРГЕЙ СОКОЛОВСКИЙ о жизни и сочинениях Леона Богданова

В декабре прошедшего года исполнилось семьдесят лет со дня рождения Леона Богданова. Дата эта прошла почти незамеченной — и это, в общем, неудивительно. Виктор Пивоваров писал в свое время о книге Богданова «Заметки о чаепитии и землетрясениях», что у нее «только две возможности — либо она станет культовой, либо ее навсегда забудут». Не произошло ни того, ни другого. Единое пространство литературы за постсоветское время так и не восстановилось. Прежние линии разделения не стерлись — но сдвинулись (местами несколько перепутавшись). Неподцензурная проза второй половины века не была толком интегрирована, опыт ее не был усвоен ни условной «толстожурнальной прозой», ни тем более беллетристикой. Имена Харитонова, Улитина, Богданова не забыты, однако и сказать, что книги их сделались «культовыми», никак невозможно. Пока это существование в раздельных пространствах продолжается, пока опыт русского модернизма во всей его полноте не будет воспринят мейнстримом, мейнстрим этот будет оставаться — не всецело, но по большей части — невостребованным, тривиальным и, в общем, только симулирующим то, что называется литературой. COLTA.RU публикует сегодня небольшое эссе прозаика Сергея Соколовского.

Прошло семьдесят лет со дня рождения Леона Богданова (25 декабря 1942 года), почти двадцать пять — со дня смерти (25 февраля 1987 года), около десяти — со дня выхода его единственной типографской книги, «Заметок о чаепитии и землетрясениях».

Самое время поговорить о том, что вообще произошло. Потому что заметки Богданова — конечно, о том, что вообще происходит. О проблематике события, если угодно. О том, что время от времени ощутимо трясет. И каждое мельчайшее проявление повседневной жизни имеет тектоническую подоплеку, сообщение о которой можно с легкостью получить даже из подчеркнуто идеологизированных газет, телевидения и радиовещания более чем четвертьвековой давности. Достаточно признать событие — событием.

Для Богданова, разумеется, они не были четвертьвековой давности. Но эти источники информации оказывались в одном ряду со средневековой дальневосточной прозой, грузинским чаем и папиросами — будучи источниками не только информации, но и речевой ткани. Утратив временное измерение, позднесоветские медиа случайным образом обрели свой единственный достойный мемориал там, где меньше всего могли на это рассчитывать.

По-видимому, нужна некоторая предыстория. Ранняя, рубежа 60—70-х годов, проза Богданова есть, например, в «Митином журнале», в антологии «У Голубой лагуны», в журнале «Поэзия и критика». Здесь Богданов наследует историческому авангарду в том, что спустя лет двадцать составило основу для целого журнала («Черновик» Очеретянского): «курс на поиск творчески нового, жанровый, видовой и т.д. синтез, любовь к веществу, интерес к технологиям обработки». Если «поиск творчески нового» заменить на что-то более человеческое, получится портрет, схожий с портретом Бориса Ванталова (Констриктора): «...сильное впечатление производил ныне покойный Эллик Богданов. В каком-то невероятном плаще, с вечной сладко пахнущей папироской и по-особому прозрачным и острым, как алмазная грань, взглядом, Эллик не укладывался ни в какие советские или антисоветские рамки. Здесь было достигнуто единство человеческой и литературной формы».

Еще два текста (плюс хронологически близкие) — «1974 год» и «Возвращение в 1974 год» — это, условно говоря, «средний» Богданов. Первый из них можно прочитать в одном из прошлогодних номеров журнала «Русская проза», второй — в той самой книге, о которой шла речь выше. В сети этих текстов нет. Коллаж уходит в них на второй план. Значение гипнотической фиксации возрастает.

Наступили восьмидесятые. Пришло время «Заметок о чаепитии и землетрясениях», очевидно занимающих в наследии Богданова центральное место. Сперва они были опубликованы в самиздате, в журнале «Часы» (№ 55 и № 58), после — под названием «Проблески мысли и еще чего-то» — напечатаны в третьем, 1991 года, выпуске «Вестника новой литературы» (первая часть и предваряющие ее «Красные карточки», более раннего периода). Наконец, в 2002 году в издательстве НЛО увидел свет полный корпус заметок в составлении Кирилла Козырева и Бориса Останина.

Процитирую небольшой фрагмент, не очень характерный, но отчасти проясняющий ряд жизненных обстоятельств, стоявших за книгой: «Как до сих пор я не знал афористического названия книги Арона “Опиум интеллигенции” и у меня при шмоне изъяли Евангелие, а морфин нет, в тот момент, когда Л. Аронзон кончал с собой в Ташкенте и, по-видимому, только поэтому я и был временно выпущен на свободу. А потом продержали все же в Скворечнике и в Гатчинском зверинце около полутора лет». Богданов, мы понимаем, был жителем Ленинграда.

Леон Богданов и Владимир Эрль

С землетрясениями, в отличие от чаепитий, никакой ясности нет. Вот что говорит Останин: «Его последние дневники — географическая сюита, испещренная арифметикой силы толчков и числа жертв. Эпицентры катастроф вплотную приблизились к нему, вошли в него — не только как предмет для размышлений о связи, допустим, землетрясений и государственных переворотов, но и по-другому, более интимно. Я угадываю в Элике живой компас катастроф, который не только отмечает их, но и не всегда ясным образом предугадывает, а то и вызывает, и соотносит с самыми неочевидными вещами и явлениями». Трактовка, таким образом, максимально широкая. Богданов же пишет, кажется, безо всякой иронии: «Надо быть в курсе всех политических событий, чтобы не упустить важных нарождающихся новостей».

Персональная выставка Леона Богданова, галерея "Матисс клуб", 2012

И раз уж речь зашла о дневниковой прозе: у Богданова она практически лишена исповедальных нот, по умолчанию предусмотренных жанром. Крайне редкие исключения, встречающиеся в тексте, лишь подтверждают правило. Откровением оказывается сама планета, ее тревожное существование — на фоне замирающей в пристальном наблюдении частной человеческой жизни.