Тума, звезда печали

МАРТЫН ГАНИН читает роман Игоря Савельева «Терешкова летит на Марс»

Имею сразу признаться в грехе предубежденности. Как только стало понятно, что мне предстоит читать и рецензировать современную русскую прозу (роман, наверное; длинный, наверное, — подумал я с невероятной тоской) под названием «Терешкова летит на Марс», так сразу же мне захотелось написать редактору в том смысле, что я больше не могу эту самую русскую современную прозу читать; доколе, в самом деле? Мало того что за окном вот это вот, что у нас в это время года за окном, — так еще и Терешкова, пощадите уже, пожалуйста. Еще хуже мне сделалось, когда я выяснил, что роман вышел прошедшей осенью: ну то есть проехали — и проехали, слава богу, вода под мостом. Нижней точки нежелания читать этот текст я достиг, поняв, что он был опубликован сначала в «Новом мире», а потом в издательстве ЭКСМО. То есть в «Новом мире» бывает, что публикуют сравнительно хорошую прозу (нечасто), но чтобы ЭКСМО превратило ее в книжку — это либо по случайности, либо факт отрицательного отбора.

Но нет.

То есть, может, и по случайности, но отрицательный отбор ни при чем. Я сейчас попытаюсь объяснить, почему это у нас тут рецензия на вышедшую три с половиной месяца назад книгу современной русской прозы, написанную «молодым писателем».

(Надеюсь, что от всего вышесказанного вам уже так же страшно, как мне было неделю назад.)

В публичном поле автор романа «Терешкова летит на Марс» (журнальный вариант: раз, два) Игорь Савельев возник в 2004 году, опубликовав — видимо, с подачи Ольги Славниковой — в том же «Новом мире» «Бледный город. Повесть про автостоп». При ближайшем рассмотрении выяснилось, что текст этот я тогда прочел, но забыл о нем примерно все — и про что он, и имя автора. Премия «Дебют» вообще — плохая рекомендация в том, что касается прозы больших форм: это, в общем, взрослое дело, откуда бы. После того Савельев не пропал (как это часто бывает с авторами «Дебюта», работающими с большой формой), а опубликовал еще рассказов (раз, два).

А летом прошлого года появилась эта самая «Терешкова», которая летит на Марс. И первое, что я имею сообщить, — это что читать этот роман совершенно не обязательно. Потому что он не сообщит вам о мире ровно ничего такого, чего бы вы уже и так не знали. Это если вы читаете прозу для того, чтобы узнать что-нибудь новое. Вот как я, например.

Но если вы — человек, который читает прозу в каком-нибудь другом смысле, то категоричность отменяется. Потому что Игорь Савельев написал книгу многих достоинств. Я только не уверен, что эти достоинства про литературу и про искусство, — но, в конце концов, не довольно ли (как писал по другому поводу другой автор) кровавой пищи? Так ли процветает наша словесность, чтобы сравнивать любого современного автора — ну пусть бы и с Шишкиным? Нет, не так.

Роман Игоря Савельева существенно превосходит мои — и полагаю, среднего читателя тоже — ожидания от современной русской прозы: мои — весьма заниженные, а среднестатистического читателя… я не знаю, какие у него ожидания. Для начала, «Терешкову» можно читать без чувства неловкости. Автор не пытается сделать вид, что люди, появившиеся на свет в начале восьмидесятых, обитают в какой-то иной реальности, нежели все остальные, и/или что они говорят на каком-то своем языке. Маркеры поколенческой принадлежности в тексте немногочисленны: группа «Сплин» — одна штука; фильм Михаэля Ханеке «Забавные игры» — одна штука; анахроничное упоминание итальянского телесериала «Спрут» — тоже одна штука; плюс кое-что по мелочи, не раздражающее. Двадцать пять баллов к рейтингу, я имею в виду — за неожиданную тактичность и внезапное чувство меры.

Вместо привычных крикливых мигалок, обозначающих время не реальное, а медийное, здесь понятное, узнаваемое, но чем-то неожиданное: «они, выросшие на репортажах из Чечни и на статьях про зверства дедовщины, охраняемые от армии пуще, чем от смерти (с самого «афганского» — по времени — рождения)». Выросшие на репортажах из Чечни. Принято.

В романе нет социальных сетей, и даже сотовых телефонов нет. Есть скайп — но совершенно по делу: девушка главного героя уезжает в Штаты учиться — и все действие, собственно, умещается в четыре месяца ее отсутствия, на протяжении которых они с героем иногда общаются по этому самому скайпу, пытаясь чрезвычайно правдоподобно (то есть не слишком успешно) поддерживать distant relationship.

Главный герой, Паша, живет в провинциальном городе — но в отличие от героев прозы, написанной писателями постарше, он ничем не отличается от всех других городских жителей нашей необъятной родины. То есть да, живет не в Москве и не в Питере, но не испытывает по этому поводу никаких непреодолимых комплексов — потому что писатель Савельев понимает, что сегодня жизнь горожанина в Самаре, Уфе или Новосибирске отличается, конечно, от московской, но не то чтобы радикально.

Это важно. Потому что многие писатели, особенно живущие в этих самых Москве или Петербурге, очень, очень любят представлять себе и объяснять своему читателю, что есть-де столицы, а есть «вся остальная огромная Россия»… etc. Нет, ничего такого нет, а есть большая страна, социальное пространство которой, в том числе и благодаря почти не упоминаемым в романе современным коммуникациям, гораздо однороднее, чем об этом принято писать в газетной публицистике и премиально успешной — см., например, «Крестьянина и тинейджера» — толстожурнальной прозе.

Читатель — такой же человек. И, значит, не надо с ним как с умственно неполноценным ребенком.

Спасибо большое писателю Савельеву даже не за то, что он это понимает, Дмитриев тоже понимает, наверное, — но за очень естественную уверенность в том, что читатель — такой же человек. И, значит, не надо с ним как с умственно неполноценным ребенком. Вроде и нехитрая штука, а встречается у наших прозаиков редко. Спасибо писателю Савельеву и за то, что он не пытается писать «настоящую русскую прозу» или «великий русский роман», а просто так себе пишет. Иногда (далеко не всегда, впрочем) вполне убедительно: «неистребимый запах именно пенсионерской хрущевской ванной, не мерзкий — мыльный, но просто вечный». Явные неловкие излишества — «тиранил сыр струной на кухне» я склонен отнести на счет относительной молодости автора — 29 лет ему, для прозаика практически детство.

Чаще всего при чтении этого текста мне приходило в голову совершенно неуместное в смысле литературной критики слово «честный». Автор не пытается казаться чем-то большим, чем на самом деле является, — и ему это в основном удается. Ну разве что детали: к примеру, сумка, «умотанная в целлофан и весившая как труп Лоры Палмер», вызывает у меня некоторые сомнения, в том числе потому, что в 1993-м автору было десять, — не говоря о помянутом уже сериале «Спрут» (автору было три). Там есть еще некоторое количество таких деталей, подразумевающих слишком хорошую память, но бог весть, может, у Савельева и впрямь так устроено, что он все помнит, люди разные.

Неожиданностью для меня оказалось трезвое, без розовых соплей, отношение автора к советскому. А то мы за годы пребывания в пространстве социальных медиа — ну или назовите блогосферой — привыкли думать, что люди 1983 года рождения относятся к СССР не без нежности. Во-первых, деревья тогда были большими. Во-вторых, пожив в нынешней России, nolens volens начнешь с ностальгией мурлыкать себе под нос песню Юрия Антонова «Пройду по Абрикосовой, сверну на Виноградную…» Уже и некоторым убежденным западникам старшего поколения требуется сегодня совершить над собою усилие, чтобы вспомнить настоятельное желание пойти «покормить Ихтиандра», возникавшее от тоскливой эстрадной графомании конца семидесятых или начала восьмидесятых, некоторым образом воплощавшей в себе весь бесконечно лживый, удушливый строй тогдашней жизни. Такое ощущение непреходящей зубной боли без надежды на избавление — очень похожее на сегодняшнее, но за давностью лет успешно превращенное ретроспективной жизнерадостностью бессознательного в сказочный дремотный Эдем.

Это и правда удивительно — но в романе Игоря Савельева под названием «Терешкова летит на Марс» никакой ностальгии по прежнему нет и в помине. Терешкова и ее Марс обозначают здесь не советское, а чудаковатое, неотмирное, трансцендентное. Автор цитирует реально существующую статью Андрея Колесникова вот в каком контексте:

Колесников жжот. Ржачная статья! Как президент поздравлял Терешкову с юбилеем. — Максим потряс листом «Коммерсанта». — Вот слушай. «Она говорила так взволнованно и громко, стоя в холле гостевого дома резиденции в Ново-Огареве, что, я думаю, это ее страстное “На Марс! На Марс!” не могли не услышать стоявшие в комнате через коридор глава президентской администрации Сергей Собянин и его заместители Игорь Сечин и Владислав Сурков... Впрочем, она согласна, что надо еще многое обдумать, прежде чем доложить президенту о подробностях этого проекта. “Надо же выбрать место посадки, — озабоченно говорила Валентина Терешкова, — а потом взлета с планеты Марс на орбитальный комплекс, который будет дожидаться нас. А вообще нужно изучать планеты не только земной группы. Человечество должно быть обеспокоено, что из далекого космоса к нам прилетают разнообразные посланцы...” Она, очевидно, что-то уловила в моем взгляде, потому что быстро уточнила: “Ну, кометы, камушки...”».

Дальше Максим не мог. Он только что не валился с кресла, запрокидывал голову так, что Паша невольно проследил за его передними зубами.

В следующей непосредственно за этим сцене главный герой Терешкову защищает:

Паша подождал, пока человек напротив отсмеется.

— А что, это очень весело — тебе, такому молодому, богатому, такому... — Паша запнулся, — перспективному — глумиться над пожилой женщиной?

«Защитник старой дамы» — вспомнилось. Откуда?

Максим оторопело смотрел, улыбка сползала с лица. Паша продолжал — споко-ойно:

— Да и дело даже не в том, что Терешкова пожилая, что она вообще-то женщина и это не по-джентльменски. Просто у нее есть мечта, о которой она не постеснялась сказать. Цель, с которой она прожила всю жизнь. Это повод поржать? Не знаю. Для таких, как ты, видимо, да. Я вот лично завидую людям с Целью. Но это мои личные проблемы.

Однако перед нами не конфликт между успешным противником и неуспешным защитником советского проекта — главный герой вообще-то недотепа. А когда он говорит про «людей с Целью», он имеет в виду в основном Наташу, свою девушку, уехавшую в США делать карьеру. То есть это у Савельева про другое.

Ближе к началу романа Наташа объясняет ему, что не желает прожить жизнь как мать, которая «хотела быть как Терешкова и прыгала с парашютом», у нее были и «свидетельства <...> с грамотами, и перспективы какие-то были, способности, я не знаю» — но все растворилось в социальном конформизме: «Побоялась она ехать в эту летную школу, всего она побоялась, все у нее плохо, теперь обо всем жалеет...» То есть И.С. неожиданно — во всяком случае, для меня неожиданно — понимает, что линия фронта пролегает вовсе не между романтическими советскими надеждами и (разъедающим самую ткань бытия) цинизмом постсоветского мира. Цинизм этот, несомненно, вызывает у героя Савельева — и, видимо, у него самого — неприязнь, переходящую в ненависть. Но оба они — и автор, и герой — оказываются (в отличие, скажем, от Михаила Елизарова и его героев) слишком взрослыми и слишком умными для того, чтобы искать альтернативу в прошлом. Противостояние здесь проходит по линии иного разлома, того, в котором помещаются воды, разделяющие, как в одном стихотворении Леонарда Коэна, Этот Берег — и Тот.

Эмигрировавшая, казалось, навсегда — где-то в начале проскальзывает сравнение эмиграции с полетом на Марс — Наташа в финале готовится вернуться к заболевшей матери: «Нельзя так бросать людей, поэтому ничего и не складывается. Жалко, что я поняла это только сейчас». Тот Берег — не по ту сторону Атлантики. В «Терешковой» все гораздо неприятнее.

Разлом существует, но Того Берега — нет.

Самолет, объявленный в первой части романа, — герой работает в небольшой региональной авиакомпании — так вот, этот самолет не падает — падает другой, а траур не объявляют, «потому что погибло так мало людей». Терешкова никогда не полетит на Марс. Здесь, в России, нет никакой жизни, это мертвая земля. Но для тех, кто имеет несчастье называть ее родиной, жизни вообще нет — нигде. Когда в начале статьи я написал, что роман этот читать не обязательно, что он не сообщит вам ничего такого, чего бы вы и так не знали, — я имел в виду примерно это. «Терешкова летит на Марс» — не гениальная, но на редкость по нашим временам нестыдная проза, не выебывающаяся, не пытающаяся изобразить из себя Продолжение Великой Традиции и Настоящий Роман. За это писателю Савельеву, повторюсь, большое спасибо. От меня: человека, читателя — и критика (что совсем уж редко случается).

Никакого потому что совершенно чувства неловкости, стройные такие порядки русских, вполне себе человеческих слов образца 2012 года — без малейшего проблеска надежды, как есть — уходящие, куда им положено. Девочки поют о разлуке, мальчики о любви, все как надо. Никакого истошного «тру-ля-ля», вам показалось. И патрули — не те, а совершенно уже нечеловеческие, марсианские — топают так, что ни Прага, ни Сопот, ни Уфа, ни Самара ничего за этим топотом не слышат — и не услышат.

Ну и последнее. Если вам, не дай бог, представился из этой рецензии русский Эггерс, Франзен или, на худой конец, Фоер — увы. Рецензент ваш — человек увлекающийся, но вводить вас в заблуждение не имеет намерения. Ничего настолько прекрасного. Но по местным меркам — мягко выражаясь, расслабленным — «Терешкова» вполне себе ничего, нормально, о'кей.