Семен Якерсон: «В чем проблема хасидов? Они железно выполняют заповеди своих лидеров»

Ведущий научный сотрудник Института восточных рукописей РАН, заведующий кафедрой семитологии и гебраистики восточного факультета СПбГУ — о том, что такое Библиотека Шнеерсона и как можно разрешить конфликт вокруг нее

16 января старший судья федерального районного суда США в Вашингтоне Ройс Ламберт вынес постановление о том, что Россия должна платить штраф в размере $50 000 в день за нежелание возвращать рукописи и книги из так называемой Библиотеки Шнеерсона хасидскому движению «Хабад Любавич». В 2010 году Ламберт уже выносил предписание о передаче библиотеки в посольство США в Москве или непосредственно представителям «Хабад Любавич». Россия тогда отказалась выполнить это предписание. Нынешнее постановление, принятое несмотря на возражения Министерства юстиции США, вызвало новое обострение вялотекущего конфликта вокруг собрания, продолжающегося уже более двадцати лет. Довольно быстро выяснилось, впрочем, что хасиды не собираются требовать выплаты штрафа или конфисковывать в обеспечение иска российские культурные ценности за рубежом. Однако Ройс Ламберт дал истцам в руки довольно грозное юридическое оружие, которое они могут и не использовать — но теперь это только вопрос доброй воли «Хабад Любавич». COLTA.RU обратилась за разъяснением ситуации вокруг Библиотеки Шнеерсона к заведующему кафедрой семитологии и гебраистики восточного факультета СПбГУ, ведущему научному сотруднику Института восточных рукописей РАН и Российского этнографического музея, доктору исторических наук профессору СЕМЕНУ ЯКЕРСОНУ. Мы также попросили прокомментировать ситуацию еще двух специалистов — председателя правления Российского еврейского музея БОРУХА ГОРИНА и профессора классической еврейской литературы Университета Пенсильвании ДЭВИДА СТЕРНА.

— Давайте начнем с самого начала. Что такое Библиотека Шнеерсона? Как она оказалась в собрании РГБ?

— Я слышал — от самих представителей «Хабада» — несколько версий того, как это все произошло, но, наверное, правильно это рассказывать так: во время Первой мировой войны места, где жили хабадники, оказались территорией военных действий (в частности, местечко Любавичи в Могилевской губернии. Сегодня это Смоленская область). Пятый любавичский ребе Шолом Дов Бер Шнеерсон с библиотекой и со своими сторонниками двинулся в сторону Ростова-на-Дону и, проезжая через Москву, оставил часть своей библиотеки — 35 ящиков — на каком-то складе, принадлежавшем одному из членов движения «Хабад». Там эти книги и находились довольно долго. Потом эти склады были национализированы, примерно в 1919 году. Был такой хитрый декрет 1918 г., что те люди, у которых библиотеки больше, чем на 500 томов, должны были подавать отдельное заявление на получение этих книг или на право частного владения ими. Шолом Дов Бер Шнеерсон такого заявления по тем или иным причинам не подал, и книги были признаны «бесхозными» и национализированы (как и все, что находилось на этих складах). Таким образом, постепенно к 1924 году они были перевезены в Румянцевский музей (это была общая практика, применявшаяся к национализированным книжным собраниям), на основе собраний которого была создана сегодняшняя Российская государственная библиотека. То есть скорее всего было примерно так.

Если я правильно понимаю, в ящиках не было описи книг, и в дальнейшем они как бы растворились в общем собрании еврейских книг Ленинки: рукописи попали в рукописный отдел, инкунабулы — в Музей книги, первопечатные книги — еще куда-то, обычные книги — в Центральное хранение, в отдел литературы на языках Азии и Африки (ОЛСАА) — и так далее. То есть мы не знаем о существовании каталога библиотеки или хотя бы описи. Как я понимаю, их просто не было. Таким образом, нет сомнений, что внутри РГБ находятся книги, которые в свое время входили в частное собрание семьи Шнеерсон. Сколько там таких книг — с моей точки зрения, определить невозможно. Иными словами, Библиотека Шнеерсона — это в значительной степени виртуальная реальность. Но не полностью: многие из книг, входящих в библиотеку, я видел. Например, я описывал инкунабулы и видел редкие книги и рукописи, которые по косвенным признакам можно считать шнеерсоновскими. Это первая история.

Вторая история произошла с его сыном, шестым любавичским ребе, который жил в Ленинграде с 1924 по 1927 год. Звали его Иосеф Ицхок, он родился в 1880 году. В 1927-м его арестовали в Питере и довольно быстро выслали из Советского Союза в Ригу, где он прожил некоторое время — а после Риги оказался в Польше. Уже во время немецкой оккупации, в 1940 году, его сумели переправить в Соединенные Штаты. Там он основал американскую ветвь «Хабада», которая сегодня и рассматривает себя в качестве официального правопреемника этой библиотеки. Когда его перевозили в США, часть его архива осталась под немецкой оккупацией, то есть была захвачена немцами, а потом, в качестве трофея, попала в СССР. Сейчас эта часть находится в Российском государственном военном архиве (РГВА) в Москве: там его письма, дневники, личные записи и соображения. Я с этими материалами тоже работал в Москве и немного их описывал. Это, как я считал, точно надо возвращать, потому что это не имеет отношения к нам, это захваченные трофеи. Вот их можно условно назвать архивом. Библиотека находится внутри РГБ, а архив — в РГВА. Это, как вы понимаете, две разные истории.

— А предметом судебного процесса в США являются обе части?

— Да, обе, они не хотят их разъединять, считая единым наследием любавичей. Они претендуют на обе части. Я, честно говоря, про судебный процесс знаю меньше, особенно про ту часть, которая происходит в Соединенных Штатах, я пытался от этой темы довольно долго убежать. Дело в том, что когда впервые во время перестройки, по-моему, в 1990 или 1991 году всплыла эта история, я был одним из первых, к кому обратились хабадники за поддержкой. И я тогда писал письмо Михаилу Сергеевичу Горбачеву. Хасиды привлекли меня к суду, который происходил между ними и РГБ, я выступал в этом суде в роли независимого научного эксперта. Это довольно быстро кончилось тем, что во мне разочаровались обе стороны, и я счастливо вернулся в Петербург, надеясь, что больше мне заниматься этим никогда не придется. Моя позиция была вот какая: я считал, что мы должны создать научную комиссию с представителями любавичей и РГБ плюс я в качестве независимого эксперта — и все-таки создать опись этих книг. И чтобы по каждой спорной книге садились со мной представители обеих сторон и договаривались. Потому что хасиды в какой-то момент начали говорить, что вообще все, что написано еврейскими буквами, принадлежит им. РГБ, естественно, никак не могла с этим согласиться — и я предложил сделать каталог или опись, чтобы был предмет разговора. Но такая работа заняла бы несколько лет. Это не устроило хасидов, потому что они думали, что вот-вот получат свое. Ленинская библиотека тоже не хотела этим заниматься — в общем, так или иначе, такой описи нет. Я с удовольствием обо всем этом забыл на долгие годы. Однако в прошлом году ко мне снова обратились хасиды с просьбой принять участие в большом круглом столе. Там я высказал другую позицию. Если мы рассматриваем проблему Библиотеки Шнеерсона не отдельно, а в контексте истории библиотек и рукописных собраний, мы должны вообще иначе ставить вопросы. А именно: «Доступна эта библиотека для читателей (для любых читателей: религиозных, научных, не важно, каких) или нет?», «Может ли то хранилище, которое сегодня волей истории держит эти книги у себя, обеспечить полную доступность к текстам?»

Мы должны вообще иначе ставить вопросы. А именно: доступна эта библиотека для читателей (для любых читателей: религиозных, научных, не важно, каких) — или нет?

Этот подход хасидов на сегодня тоже абсолютно не устраивает. Они считают, что это их достояние — и архив, и библиотека, и требуют возврата. Насколько я понимаю, они представили в суд какой-то список, который, с их точки зрения, является каталогом библиотеки. Я этого списка не видел, но его точно не существовало в девяностые годы, когда проходил суд с РГБ. На основании чего они его составили, насколько можно этому списку доверять — я просто не знаю.

— Имеет ли вообще смысл такой вопрос: какова библиографическая ценность той части собрания, которая находится в РГБ?

— Наверняка ценность есть — особенно для тех, кто занимается изучением истории любавичского движения, историей «Хабада» и хасидизма, и для самих хасидов. Тут еще надо понимать, как они жили в XIX веке. Это были маленькие местечки, в которых памфлеты могли издаваться очень маленькими тиражами. Эти вещи могли вообще не доходить до столицы — и не исключено, что в собрании есть какие-то издания, которые сохранились в одном-двух экземплярах. С этой точки зрения они для определенного сорта исследователей и читателей, конечно, важны. Но мне, например, как историку книги рукописной и средневековой, не кажется, что там так уж много серьезных рукописей, для меня ценность этой библиотеки невелика. Хотя в ней есть (если верить хасидам на слово) несколько инкунабул. На них написано «из библиотеки Полякова», но хасиды утверждают, что никакой «библиотеки Полякова» не было, а это название Библиотеки Шнеерсона. То есть — ну, несколько интересных средневековых рукописей. Но это не мировая жемчужина, библиотеку нельзя сравнить с теми коллекциями, которые хранятся в той же РГБ — вроде коллекции баронов Гинзбургов, которая для меня или для других исследователей еврейской культуры в широком смысле гораздо важнее.

— То есть я правильно понимаю, что ценность она имеет в основном для хасидов и тех, кто так или иначе связан с хасидизмом — то ли занимается им как историк, то ли еще как-то?

— Да-да, для хасидов и для специалистов, которые изучают иудаизм и особенно его направления XIX и первой половины XX века.

— Мы пришли к ситуации, когда обе стороны уперлись рогом: и тактика адвокатов нью-йоркской общины достаточно агрессивная, и РФ тоже отдавать ничего не хочет, образовался явный тупик. Как вам видится возможный выход из него?

— Если представить себе, что мы не совсем в тупике, а есть с обеих сторон все-таки некая мудрость и добрая воля, то я бы считал, что одну из частей собрания, архив, надо безусловно отдать, это трофейные материалы. Оцифровать для себя, для истории — но отдать все эти бумаги, написанные рукой их ребе, попавшие к нам через нацистов и совершенно не имеющие к нам отношения. Отдать — как жест доброй воли. С библиотекой сложнее. Надо выявить книги, которые в нее входят, после чего сделать ее мемориальной библиотекой — Библиотекой Шнеерсона, Библиотекой любавичей — не важно. Отвести под нее отдельное хранилище и отдельный читальный зал. А потом, не снимая ее с баланса РГБ, то есть не создавая прецедента, организовать какое-нибудь совместное управление этим собранием — вместе с любавичской общиной Российской Федерации, не с американской.

— А прецеденты такие существуют?

— Мне кажется, что в определенный момент РГБ была готова абсолютно на все, кроме физического списания этих книг и физической передачи — потому что тогда все посыплется как карточный домик. Я все это говорю исходя из общегуманитарных соображений. Я не очень хорошо знаю юридическую составляющую вопроса хранения конфискованных или национализированных в советское время книжных собраний в государственных депозитариях Российской Федерации.

— Было даже решение Высшего арбитражного суда, которое РГБ, кажется, проигнорировала…

— Это было в горбачевские годы, в самом начале девяностых. Было даже два решения, потом все это отменили. Но на сегодняшний день, если бы меня спросили, я бы сказал, что, будь на это достаточно мудрости и доброй воли, можно было бы прекрасно сплотиться вокруг этой библиотеки и здание для нее построить — и все что угодно, просто чтобы библиотека была в совместном управлении. При нынешнем добром отношении руководства РФ к еврейской общине вообще и к «Хабаду» в частности все это вполне реально. Это было бы, по-моему, и мудро, и умно. Такая библиотека могла бы превратиться в крупный международный центр, центр объединения и толерантности, если хотите, а не в центр раздора, который по сути ведет к культурной «холодной войне». Сегодняшней Федерации еврейских общин России (ФЕОР) это было бы вполне под силу, и доказательством тому служит Еврейский музей и центр толерантности, который был открыт в Москве в прошлом году.

Но в чем проблема хасидов? Они железно выполняют заповеди своих лидеров. Последний любавичский ребе велел им библиотеку вернуть. И вот они ее возвращают — и им совершенно не важно, сколько это займет лет, что будет дальше… Надо вернуть — возвращаем. Но мне кажется, что тут слово «вернуть» подразумевает «вернуть тем, кто ее читает», сделать ее доступной, а не физически переместить в Соединенные Штаты, это, по-моему, совершенно не нужно.

— Спасибо большое за беседу.

*

Борух ГОРИН, журналист, редактор, основатель журнала (и одноименного издательства) «Лехаим», руководитель Департамента общественных связей Федерации еврейских общин России, председатель правления Российского еврейского музея

Ценность Библиотеки Шнеерсона, с одной стороны, — библиографическая. В этом смысле библиотека не уникальна. Я не специалист именно по этой коллекции, но по крайней мере 90% книг из нее есть и в других собраниях, в том числе в РГБ. Это связано не в последнюю очередь с тем, что вообще ценность еврейских книг, изданных в XVIII—XIX веках, обычно ниже, чем европейских: тиражи еврейских книг были гораздо выше. Есть и еще один фактор, о котором нельзя забывать: еще в 20-е годы прошлого века часть книг появлялась на аукционах — и в Палестине, и в Англии. Торговал ими Яков Блюмкин, вероятно, не по собственной инициативе. С другой стороны — библиотека имеет фамильную ценность. Книги эти обладают для истцов по делу (а точнее, для предшественников истцов) особым статусом и значением, поскольку истцы — наследники семьи Шнеерсона. Впрочем, о фамильной ценности можно было говорить скорее до 1994 года, а сейчас речь больше о ценности религиозной. Книги эти и изначально — священные, теологические. Однако еще важнее то, что в них оставлял свои пометки любавичский ребе. Собственно, как раз пометки здесь и имеют первостепенное значение: коллекция ценна и важна именно для последователей раввина Шнеерсона — а для ученых она особой ценности не представляет. Большого интереса исследователей к коллекции нет, посещает ее не более десяти человек в месяц. Кроме того, стоит напомнить, что до начала 90-х книги эти вообще не были каталогизированы; попросту — лежали в коробках.

Еще одна особенность Библиотеки Шнеерсона в том, что она состоит из двух частей. Первая часть находится в РГБ. Это та часть, которую любавичский ребе увез с собой в 1914 году, когда он был вынужден бежать из-за войны в Ростов. Собственно, книги и были его основным имуществом, которое он отправил на склад в Москве. Эта часть долгие годы считалась потерянной и всплыла на поверхность только в начале 90-х годов. Какая-то часть книг (с его точки зрения, видимо, самая ценная) осталась с ним. В 1920 году он скончался. Его преемником был Иосиф Шнеерсон, высланный тогда же из СССР — сначала в Латвию, затем в Польшу, где он и жил до 1939 г. В 1940 году он бежал в США от нацистов. Так вот та часть библиотеки, что оставалась с ним, была нацистами захвачена и отправлена позже в Берлин. А после того как война закончилась, она была изъята и отправлена в военный архив. В 90-е годы, после того как железный занавес перестал существовать, в Россию приехала делегация от любавичского ребе. Тогда, отметим, была политическая воля руководства России возвратить библиотеку тем, для кого она важна. Однако руководство РГБ с этим политическим решением отказалось считаться. Проигнорировало оно и судебные решения, которые Верховный арбитраж, впрочем, после этого отменил.

Все дальнейшее — история попыток нью-йоркской группы последователей любавичского ребе привлечь внимание к этому вопросу, не дать его замотать. С юридической точки зрения ситуация патовая: не существует такого международного суда по перемещенным ценностям, решения которого признавались бы и Россией, и США. Решения же американского суда имеют значение исключительно политическое, но смысл их большинству наблюдателей, кажется, ясен не до конца. Предыдущее решение того же судьи заключалось в том, что Библиотека Шнеерсона должна быть передана в Нью-Йорк. Россия это решение не признала, но в США оно действует. Уже после того, как оно было вынесено, стало ясно, что имущество Российской Федерации за рубежом может быть в соответствии с ним арестовано. В сущности говоря, это совершенно беспрецедентная история: музейный обмен между двумя странами остановлен — и последний вердикт только усугубляет ситуацию.

Впрочем, по тону многих спикеров от музейного сообщества ясно, что оно, сообщество, хотело бы этот вопрос как-то решить. Иначе складывается ситуация невероятная, оказываются заморожены вообще все культурные контакты между Россией и США, а так не может быть в современном мире — даже в разгар «холодной войны» ничего похожего не случалось. Какой существует выход из этой ситуации? Инициирование политических переговоров на уровне (по крайней мере) культурных ведомств двух стран с целью поиска компромиссного решения. Компромисс этот должен устраивать как истца — специально созданную в США для ведения этого процесcа организацию, — так и Россию.

Стратегия американских юристов заключается в том, чтобы заставить Конгресс и Белый дом, не говоря о National Endowment for the Arts (организация, отчасти выполняющая в США функции нашего Минкульта), просто помнить об этой проблеме, не дать ее замотать, вынудить ответчика к поиску компромиссов. Одним из первых шагов может быть, например, вычленение из коллекции книг, совсем уж явно не имеющих библиографической, музейной ценности, — и последующая их передача истцу. Создать прецедент хотя бы частичного компромисса — основная проблема. Но она решаема, вся история коллекции говорит о том, что расчленять ее можно.

Основная надежда — на то, что российские музейщики более остальных в России заинтересованы в том, чтобы такой компромисс — частичный, полный, хоть какой — был найден как можно скорее. Именно агенты межкультурного обмена, музеи России и США, и его бенефициары — рядовые посетители музеев — страдают от эскалации конфликта больше всего.

Дэвид СТЕРН, профессор классической еврейской литературы Университета Пенсильвании, стипендиат Морица и Джозефины Берг

Я не юрист, так что не могу комментировать этот сюжет с точки зрения закона. Из того, что я читал, мне не совсем ясно, на каком основании «Хабад» предъявляет права собственности на Библиотеку Шнеерсона. Неясно и то, существует ли на данный момент список (с которым были бы согласны обе стороны) книг, входящих в библиотеку. Последнее кажется мне особенно важным, потому что я легко могу себе представить, что за столько лет, особенно во время войны, какие-то книги исчезли, а какие-то, изначально в библиотеку не входившие, добавились.

Как исследователь и библиофил, я полагаю, что коллекции всегда по возможности лучше держать в цельном виде — и не перемещать без необходимости. Сейчас книги надлежащим образом хранятся в РГБ. Всякий, кто хочет с ними работать, может получить доступ. Будет ли такой доступ к библиотеке обеспечен после возврата книг американской хасидской общине — неизвестно. «Хабад» возник в России, давно вернулся в республики бывшего Советского Союза и, насколько я знаю, вполне там процветает. Я полагаю, что книги эти принесут российским евреям куда больше пользы, если останутся в России. Нужно еще учитывать, что большинство книг из собрания можно найти и в США (а вот с документами история другая).

Идеальным решением, по моему мнению, было бы заключение взаимоприемлемого соглашения между российским «Хабадом» и РГБ. Вот в Москве открылся новый Еврейский музей. Отчего бы не выставить часть коллекции в постоянной экспозиции, рассказав при этом ее историю и подробно описав важную роль хасидов в истории иудаизма в России? Другие части Библиотеки Шнеерсона остались бы при этом в РГБ, чтобы с ними могли работать исследователи. Мне кажется, так всем было бы больше пользы.

Наконец, из прочитанных мною статей по этому поводу я узнал, что в месте хранения коллекции организовано пространство для религиозных церемоний — и зачем это сделано, я не понимаю. Кто-то, конечно, может считать эти книги религиозной ценностью, но если там нет свитков Торы, то непонятно, в какой именно религиозной церемонии они могут использоваться. Этот аспект совершенно неясен.