Программа-минимум

ИННА КУШНАРЕВА о рождении либерализма в «Линкольне» Спилберга

«Линкольн» режиссера Стивена Спилберга и сценариста Тони Кушнера стал в Америке предметом оживленной дискуссии, в ходе которой было установлено, что, во-первых, фильм этот либеральный. Для (массового) кино об этом историческом периоде такое определение не разумеется само собой, поскольку конкурировать здесь до сих пор приходится с «Рождением нации» и «Унесенными ветром», то есть с ностальгией по утраченным патриархальным ценностям Юга и оплакиванием братоубийственной войны.

Во-вторых, «Линкольн» — не просто либеральный фильм, это фильм о либеральной теме par excellence — утверждении гражданских прав чернокожего населения. Но в этом качестве он своей задачи не выполняет: Спилберг и Кушнер представляют весь процесс так, как будто благородные белые люди и их харизматический лидер даровали свободу неграм, пассивно ожидавшим решения своей участи. Чернокожие солдаты, сражающиеся и гибнущие в рядах северян, показаны в своеобразном прологе фильма, где они «дают наказ» президенту Линкольну (Дэниел Дэй-Льюис). Вся сцена действительно выглядит донельзя патерналистской. Потом негры появляются лишь на второстепенных ролях, в основном в качестве прислуги. Хотя даже прислуга эта необычная. В фильме названы имена — Уильям Слейд и Элизабет Кекли, оба были активными членами чернокожего сообщества Вашингтона. Кекли занималась сбором денег, одежды и еды для беженцев, позднее написала мемуары о работе в Белом доме. Слейд возглавлял статистическую организацию, собиравшую данные о социальных и экономических достижениях негров как обосновании их права на автономию. В «Линкольне» для них нашлась только комическая сцена, в которой младший сын президента спрашивает Слейда, был ли тот рабом и били ли его, а тот отвечает, что ему посчастливилось родиться свободным, а вот миссис Кекли побывала рабыней. Потом Кекли часто показывают загадочно (если не знать исторических реалий) сидящей рядом с Мэри Тодд (Салли Филд), женой Линкольна, на дебатах в парламенте. Позднее в разговоре с Кекли Линкольн говорит, подразумевая негров в целом: «Я вас не знаю». Она отвечает ему в тон, что тоже не знает, что ее народ сделает с дарованной свободой. С неграми у Спилберга вышло так же, как с евреями в «Списке Шиндлера»: благородный немец и пассивные евреи. Что показалось американским историкам особенно несправедливым: негры-то уж точно сложа руки не сидели.

На этом изъятия в фильме не заканчиваются. Помимо негров Спилберг и Кушнер оставили за скобками эволюцию взглядов Линкольна на рабство. В биографиях Линкольна легко переписывали, делая из него хоть Буша, хоть Клинтона в зависимости от политического момента. Есть, однако, некоторый консенсус, согласно которому большую часть своей политической карьеры Линкольн, выступая против рабовладения, при этом отказывался поддерживать политическое и социальное равенство чернокожих, то есть право голоса, право занимать официальные посты и вступать в смешанные браки. В этом отношении Линкольн был мейнстримным политиком. Например, в 1862-м предлагал освободить рабов, но запретить им въезд в северные штаты. Примерно так это было устроено в Иллинойсе, в котором он долго жил: рабства нет, но и чернокожих нет — запрещены. Очень долго — возможно, даже до самого конца жизни — Линкольн рассматривал возможность вывоза (в документах даже иногда проскальзывает слово «депортация») освобожденных негров из Соединенных Штатов и создания для них колоний где-нибудь в Латинской Америке или в Африке (этому скользкому вопросу посвящена недавняя книга знаменитого историка Гражданской войны Эрика Фоунера «The Fiery Trial: Abraham Lincoln and American Slavery»). Подобные программы колонизации неоднократно обсуждались, на них даже выделялись (и разворовывались) деньги. Доктрина называется Separate but Equal — равноправие, но где-нибудь подальше. (Так что вполне исторически легитимен мэшап «Авраам Линкольн против зомби», только это должны быть негры, возвращающиеся после депортации.) Идея сосуществования белых и освобожденных негров в одной стране плохо укладывалась в головах, а северяне зачастую оказывались еще большими расистами, чем южане, привыкшие жить с неграми бок о бок. Историки в основном считают, что к тому моменту, когда начинается действие фильма (январь—апрель 1865-го), Линкольн все же пересмотрел свое отношение к вопросу о рабстве — под воздействием радикальных аболиционистов, черных и белых, и благодаря тому, что негры активно вступали в ряды армии северян. Но все равно, говоря с балкона Белого дома в 1865-м, Линкольн осторожен. Ни о каком всеобщем избирательном праве для чернокожих речи не идет, право голоса может быть дано (дословно) «только очень умным и тем, кто воевал, как солдат, на нашей стороне».

Вполне исторически легитимен мэшап «Авраам Линкольн против зомби», только это должны быть негры, возвращающиеся после депортации.

Спилберг и Кушнер, конечно, спрямляют углы. В их оправдание принято говорить, что это лишь массовый энтертейнмент, которому сам бог велел воспроизводить и укреплять господствующие идеологические мифы. Но возникает вопрос: зачем растрачивать такие интеллектуальные мегасилы, как у Спилберга и Кушнера, на то, с чем прекрасно справляется «Президент Линкольн: охотник на вампиров»? Там-то уж основной миф представлен четко, без трещин и зазоров, и рассказан задорно.

И все-таки, если не брать за точку отсчета «Рождение нации», о котором вспоминают все рецензенты, в «Линкольне» нет дежурного либерализма как непоколебимой изначальной данности. Либерализм тут — скорее плод некоторой работы, которую проделывает фильм. Решение Спилберга и Кушнера ограничиться весьма локальным во времени и пространстве сюжетом — проведением 13-й поправки к Конституции, отменяющей рабство, через Палату представителей — дает интересный эффект. Детальное исследование технического процесса (в книге, по которой написан сценарий, эпизод якобы занимает всего три страницы) позволяет расцепить несколько понятий, которые в сознании соединяются почти автоматически: «Гражданская война», «отмена рабства», «Север», «прогресс», «равноправие». Главные, конечно, «война» и «отмена рабства» — они в фильме образуют самые разные связки.

Здесь надо отметить, что американские политические блогеры и сами несколько запутались относительно того, какую именно Гражданскую войну теперь преподают в школе. Всегда считалось, что война имела исключительно благородную цель: сплошь аболиционистский Север боролся за освобождение рабов на Юге. Но в какой-то момент левые историки пробили брешь в патриотическом нарративе, начав рассматривать рабство как форму организации труда, а саму войну — как экспансию развитого капитализма северных штатов на Юг. Этот левый уклон якобы удалось выпрямить, и консенсус в историографии снова установился на войне против рабства. Хотя многие историки, например Аманда Фориман в недавней книге «Мир в огне» («A World on Fire»), подчеркивают, что война начиналась как борьба против раскола страны и только постепенно стала борьбой за освобождение рабов, хотя и не исключительно ею. А у ее участников были самые разные сочетания мотиваций: были и такие, кто выступал и за отделение Юга, и за отмену рабства одновременно.

В фильме ближайший соратник Линкольна — госсекретарь Уильям Сьюард (Дэвид Стрэтэйрн) предлагает не растрачивать на поправку возможности, которые дает заключение мира. Ему вторит Мэри Тодд, умоляющая мужа не растрачивать популярность на поправку, которая все равно не будет принята. Случайная собеседница Линкольна и Сьюарда из Джерси-Сити уверенно говорит, что, как только рабство отменят, война тут же закончится, потому что она же из-за рабства. «А если война закончится раньше отмены рабства?» — прощупывает почву Сьюард. «Тогда его не надо отменять, потому что где же тогда брать рабочие руки?» — отвечает дама. Демократы не будут поддерживать республиканцев, партию Линкольна, тем более их радикальное крыло. Умеренные республиканцы не могут просить людей голосовать за поправку, если не будет гарантирован мир. Военным кажется, что с концом войны рабство отменится автоматически. Но Линкольн уже один раз его отменял — в 1862 году, издав Прокламацию об освобождении рабов. Однако она не сработала и осталась законодательным актом военного времени, который в мирное время может быть в любом штате отменен по суду. Поэтому Линкольну нужна поправка к Конституции — ее нелегко протолкнуть, но и непросто отменить. Сьюард нанимает команду «политических брокеров», которые будут добывать недостающие голоса у колеблющихся демократов в обмен на выгодные государственные должности, в основном в налоговой. Чтобы зритель не слишком скандализировался, Спилберг подает эти эпизоды в стиле легкого фарса.

Сьюард уверен, что получить и мир, и поправку невозможно. Линкольн уклончиво отвечает что-то в духе «неизвестно, что прорастет из этих семян». Он, как и Спилберг с Кушнером, не разбрасывается, просто сосредоточивается на текущем техническом вопросе — провести поправку, в которой обрисовано весьма абстрактное равенство. Линкольн в одном из эпизодов выводит его «математически», из Эвклида: две вещи, равные третьей, равны между собой. Третья вещь-медиатор, как подразумевается, — абстрактная человеческая природа, уравнивающая белых и черных, но не дающая последним гражданских прав, как того добивался радикальный аболиционист Таддеус Стивенс (Томми Ли Джонс). На фоне популярности умеренного Линкольна Стивенс, наверное, должен был чувствовать себя как Лимонов, у которого украли протест. Но он все-таки наступает на горло собственной песне и в решающий момент преподносит 13-ю поправку не как провозглашение равенства черной и белой рас, но как провозглашение равенства всех перед законом.

Однако, когда происходит голосование, каждый встает и произносит свое «да» или «нет», становится не важно, как именно были добыты эти голоса. Они освобождаются от всего наносного и делаются частью колоссального исторического события. Это событие в ретроспекции упорядочивает предшествовавший ему хаос и разброд частных мотиваций. Скольжение исторических смыслов четко фиксируется, пришпиливается к одной точке. И еще больше закрепляется в финале, когда Линкольн выходит из дома навстречу пуле Джона Уилкса Бута. Убийство останется за кадром, но вокруг Линкольна уже видна аура, когда он идет по коридору к двери, а за ним с забытыми перчатками устремляется Уильям Слейд. И все же самое ценное в фильме то, что на протяжении двух с половиной часов не возникает ощущения жесткой предопределенности событий. Они разворачиваются на наших глазах так, как будто мы действительно не знаем, чем все закончится.