Отставка Иксанова: что-то кончилось. Но не так

ЮЛИЯ БЕДЕРОВА подводит итог эпохе Иксанова в Большом театре

Эпоха Иксанова в Большом театре закончилась так же стремительно и неожиданно (хотя возможность отставки директора обсуждалась в последние несколько лет регулярно), как теперь заканчивается многое. Это похоже на обвальный финал, настолько же предсказуемый, насколько безысходно случайный.

В ночь перед официальными сообщениями об отставке гендиректора Большого театра Анатолия Иксанова люди не спали, как в Новый год. Все знали, но ждали назначенного на утро официального объявления, как двенадцатого удара. Вдруг не пробьет и тревожный Новый год не наступит? Одни пели арии мести, другие вспоминали плачи. Ажитация показательна и выходит за рамки внутрицеховой взвинченности. Иксанов — одна из самых важных и знаковых фигур в искусстве двухтысячных. Иксановский Большой — один из по-настоящему не только интересных, но и символически ценных сюжетов времени. Это был модернизационный проект на самой близкой к Кремлю государственной территории, со всеми отягощениями, какие налагает такая близость, и он 13 лет существовал во все больше и больше схлопывающемся воздухе. Его окончание символично. А причины — существеннее, чем демарш обиженной балерины Захаровой, которой, судя по всему, удалось убедить власти в том, что от Иксанова они действительно устали. В 1993 году в газете «Сегодня» на полосах «Искусство» вышел коллективный текст на разворот под общим заголовком «Что-то кончилось». По тем временам это был мем. Теперь он вспоминается и работает вместе с фразой «Что-то пошло не так». Кончилось, но не так. То есть рухнуло более-менее. В ночном ожидании подтверждения новостей сильно чувствовался ход времени, скрежет его колес — так, что даже вопрос о смысле скоропостижного разрыва директорского контракта, который и без того скоро заканчивался, не поднимался. Просто поражал воображение. Действительно, какой смысл ждать, когда понятно, что нечего.

Разрыв — не выход, скорее — месть. Реально или метафорически, но выходит, что недавно уволенный Иксановым Цискаридзе, воплощенная внутритеатральная оппозиция, все-таки победил своего обидчика. Ценой, правда, своей репутации и карьеры, став Александром Матросовым, но тем не менее. Так или иначе, победил антимодернизационный тренд, выиграли недопрославленные — внутри и снаружи. И если Иксанов в своих решениях или их отсутствии всегда исходил из каких-то других мотивов, нежели ставка на славословие или организацию почета стареющим звездам, государственным интересам или окружающей действительности, то в новой жизни Большой обещает быть аккуратнее. «Никаких революций», — в духе времени говорит Урин. То есть возможны парады и торжества.

Назначение Урина — хороший выбор, хотя бы уже в том смысле, что за 13 лет иногда всплывали такие кандидатуры, от которых дух захватывало. Урин — лиричный, домашний, хозяйственный директор отличного театра местного масштаба. Он заботливый дипломат, при нем Музтеатр Станиславского ловко реконструировался, расцвел и достиг своего высокого потолка. Однако нельзя не вспомнить, что еще пару лет назад, когда начинался поиск кандидатуры, способной заменить Иксанова, искали человека «с российским и западным опытом и образованием». Тогда не нашлось, и за несколько лет подобного типа менеджеров в стране так и не появилось, в том числе потому, что их просто перестали искать. Идея была отброшена за ненадобностью.

Между тем именно Иксанов, недипломатично не принимая претензий со всех сторон, ни слева, ни справа, ни изнутри театра, ни из чиновных коридоров, теряя очки и одновременно набирая репутационные плюсы, сделал Большой театр самым передовым театром в нашей местности. На этом легко настаивать, потому что легко доказать. За 13 лет театр просто ни разу не разворачивался назад, ехал вперед, иногда буксуя или блуждая. Его историю делали прорывные проекты, от «Детей Розенталя» Сорокина—Десятникова и черняковских постановок до репертуарных открытий последних сезонов. Консервативные или реакционные затеи все время проваливались, и не только потому, что были объективно плохи, что тоже важно, а еще и потому, что театр никогда не получал от них удовольствия.

Так или иначе, победил антимодернизационный тренд, выиграли недопрославленные — внутри и снаружи.

Модернизационный проект пореформенного Большого с самого начала был специфичен. Его хитроумный и простодушный смысл был в намерении удовлетворить и примирить традиционализм и обновление. Так, чтобы мухи и котлеты — на одном блюдечке с голубой каемочкой. Во многом проект реформы Большого так и остался мечтой, идеей модернизации. И в течение многих лет держался на вере в осуществимость идеала, в возможность перемен. Недореализованная модернизация оставила недореформированным театр. Но выбор был сделан в пользу идеи просто не обращать внимания на все отягощения — будь то консервативное, традиционалистское наследство или суровое соседство.

Когда старые, проржавевшие сани начинают часто летать как ковер-самолет, постепенно в него превращаясь, — это передовая, инновационная история, не то что отремонтировать старые «Жигули» так, чтобы ездили как новые.

В последние сезоны Большой стал похож на западный театр с изысканными репертуарными решениями и тонким качеством, стал участником мирового театрального процесса с интересной репутацией. Это совершенно закономерно, но для изоляционистских времен не ценно.

Актуальные ценности — покой и порядок, строгий домашний уют и полная предсказуемость. Такая, какую давно находили в идее объединенной дирекции, когда обсуждали возможность слияния Большого и Мариинки в границах влияния Гергиева. В дипломатически выигрышном, успокоительном назначении Урина идея объединенной дирекции снова проглядывает, несмотря на отсутствие формальных оснований. Все, что Урин умел делать в Музтеатре, он должен суметь делать в Большом, у которого между тем красивые планы на несколько сезонов вперед. А на театр Станиславского и Немировича-Данченко поставлен его заместитель.

Николай Цискаридзе и Анатолий Иксанов на пресс-конференции, посвященной вручению Международного приза «Бенуа де ля данс», 2002

Выходит, что сокращение сущностей — лучший выбор. Но почему-то невозможно отделаться от ощущения, что Пак опять все перепутал. Вспоминается «Сон в летнюю ночь» — смелый спектакль иностранного происхождения, прошлогодняя премьера Музтеатра, из которой пытались сделать скандал и Урина снять. Сперва директор его блестяще отстоял, а потом незаметно сдал, согласно покачав головой в такт словам недооцененного «Золотой маской» режиссера Тителя: «Спасибо жюри, что поддержали продукцию, на которую было столько нападок». И все, и как будто не было достижения, менеджерского, художественного, такого, которым театру приятно гордиться. Тем кивком Урин словно подтвердил, что «Сон» был случайностью, а его виртуозные и смелые усилия по спасению театра и труппы в ситуации, как выяснилось, конфуза — просто делом чести. Это здорово, но вместе с тем ясно, что в новых условиях конфузов в обоих театрах больше не будет, не должно быть. Ведь мотив заглаживания всех вин и устранения шумов кажется главным в перестановке. И это заставляет думать о потере не одного директора, а двух. Не одного театра — а двух. Вот именно этого не хотелось бы. И если окажется, что Пак сглупил, он не будет в том виноват. Его просто поставили в глупое положение. Однако мы помним, что у Шекспира все кончилось хорошо. Потому что люди-то все по-настоящему хорошие. Как их ни перемешивай — инновации кончились: «Милый милую найдет, / С ней на славу заживет, / Отыщется кобыла, / И все будет очень мило».