Про даунов

МАРИНА ДАВЫДОВА о самом сильном впечатлении Авиньона-2012 — спектакле Жерома Беля Disabled Theater

Много лет назад, оказавшись впервые в городе Верона, я зашла в один из тамошних музеев. На входе сидел человек с синдромом Дауна, он отрывал корешки от билетов и говорил: начало осмотра — направо. На следующий день в другом музее я тоже обнаружила среди работников человека с синдромом Дауна. В третьем музее на контроле сидел человек с симптомами церебрального паралича, и стал окончательно ясен смысл происходящего: государство не просто платит инвалидам некое пособие, оно их абилитирует. Оторвать корешок и сказать «вам направо» легче легкого, но при этом каждый день ты чувствуешь себя нужным десяткам и даже сотням людей. Эта акция показалась мне тогда верхом гуманистической мысли. Тогда я еще не видела включенный в программу нынешнего Авиньона спектакль Жерома Беля Disabled Theater.

Цюрихский театр Hora, в котором работал Бель, был создан в 1993 году. С тех пор его необычные артисты (в просторечии большинство из них именуются «даунами») уже успели переиграть спектакли, в основе которых лежали произведения Шекспира, Конрада и Феллини. В Disabled Theater они никого, кроме самих себя, не играют. И спектакль этот — не просто дань пресловутой политкорректности, он — произведение искусства. Даже на звездном фоне нынешней на редкость сильной авиньонской афиши — Кристоф Марталер, Кэти Митчелл, Саймон Макберни, Жозеф Надж, Ромео Кастеллуччи, Томас Остермайер — он врезается в память и задает какую-то новую планку сценической подлинности. Можно сказать и иначе: он на свой лад интерпретирует те темы современного искусства и современного театра, которые можно обнаружить в спектаклях других хедлайнеров феста.

«Сначала Жером Бель попросил каждого из участников представления одну минуту постоять перед публикой», — сообщает сидящая в правом углу ведущая. С этого минималистского акта спектакль начинается. Исполнители выходят попеременно на сцену — один, другой, третий… Кто-то всматривается в нас. Кто-то — в себя. Кто-то задерживается подольше. Кто-то старается побыстрее убежать. Простейшее действие сразу же превращает абстрактных больных в индивидуумов: вот этот холерик, этот меланхолик, этот гордец, этот скромняга. «Потом Жером Бель попросил каждого из участников спектакля представиться». Для многих отчетливо произнести свое имя — уже задача. Но они произносят — имя, возраст, род занятий (каждый называет себя артистом), диагноз. Объясняют, что именно каждый из них не умеет делать. «У меня болезнь Дауна, и я не умею читать. Мне это очень горько».

Чем могут удивить люди, с трудом произносящие собственное имя, других людей, только что вошедших в зал с авиньонской улицы, где буквально на каждом шагу подстерегают ловкие жонглеры, голосистые певцы и обаятельные лицедеи? Да ничем. Но что может быть удивительнее самого факта нашего с вами существования, его абсолютной уникальности? Создатели спектакля не бьют на жалость и не показывают зрителям кунсткамеру. Он заставляют вглядеться в другого и увидеть в нем себя. «Потом Жером Бель попросил каждого участника спектакля исполнить свой танец на ту музыку, которая ему нравится»…

Некоторые из этих танцев до сих пор стоят у меня перед глазами. В них артисты театра Hora ироничны, остроумны, надменны, забавны, порочны, целомудренны, беззащитны, совершенно свободны и фантастически интересны. В их порой совершенно примитивных, порой непредсказуемых движениях выражено все то, что им трудно выразить иным путем, — страсть, боль, отчаяние, нежность, полет мысли и воображения. Это не о них спектакль, а обо всех нас.

Ведь там, внутри, мы куда талантливее, чем на поверхности. В глубине души и на просторах своего воображения мы поем иногда как Мария Каллас, танцуем как Сильви Гиллем, слагаем стихи — и они прекрасны, только отчего-то не у всех облекаются в нужные слова, сочиняем гениальную музыку, только отчего-то не можем ни запомнить ее, ни записать. Потерянный Рай есть, вероятно, потерянное умение свободного и беззаботного самовыражения. Там каждое движение твоей души легко облекается в нужные жесты, фразы, аккорды. Но сейчас сквозь грубую материю, из темницы земного бытия они прорастают с трудом — словно травинки через асфальт. Танцующие инвалиды не просто заставляют нас поверить в их способности и их полноценность. Скорее наоборот — они заставляют осознать несовершенство всех живущих и глубоко запрятанный в тайники сознания и тела дар каждого из нас.

Сцена из спектакля Disabled Theater

  У Кристофа Марталера был гениальный спектакль «Защита от будущего». Года два назад его тоже играли в Авиньоне, но поставлен он был в Вене, в одном из корпусов знаменитого госпиталя Отто Вагнера, а попросту говоря, в психушке, печально известной тем, что в годы нацизма в ней осуществляли эксперименты на людях с ментальными заболеваниями. В самом финале спектакля унылые фрики в кургузых пиджачках, вечные персонажи Марталера, только что бодро докладывавшие нам с трибун что-то о евгенике, селекции эмбрионов и новейших достижениях косметологии, выходили на сцену в масках даунов, и каждая из этих масок хранила в себе черты портретного сходства с артистом, который ее надел. Между ним и его двойником — один шаг, даже меньше — один миллиметр. Между нами и артистами театра Hora — тоже.

Большинству россиян по обе стороны рампы кажется, что если из искусства, а точнее, со сцены уйдут люди с красивыми телами, неземными голосами и прекрасными лицами, искусство оскудеет и станет примитивнее, чем прежде. Но все ровно наоборот. Чтобы увидеть сложное в простом, а прекрасное в несовершенном, надо обладать очень изощренной оптикой. И у Жерома Беля она есть. Он, как и все талантливые современные художники, ищет частицу божественного там, где ее трудно сыскать. Словно бы строит свой Большой адронный коллайдер, пытаясь уловить в нем загадочный бозон Хиггса. Эта эстетическая задача не часть пресловутой политкорректности, но она производная от нее.

Сцена из спектакля Disabled Theater

У меня есть знакомая. Она инвалид второй группы. Живет в городе Серпухове. Диагноз — острая шизофрения. Ее пособие составляет 8000 рублей. Врачам надо доплачивать просто для того, чтобы в периоды обострения болезни они не закололи ее в больнице. В стране, где живет моя знакомая, очень любят классический балет, но никто не создаст Disabled Theater. И скорее всего никто не будет его смотреть. Так же как в физике доэйнштейновских времен никто не стал бы строить огромную трубу, чтобы найти в ней какую-то странную, неуловимую «частицу Бога».