Что делать? Мы снова уезжаем? Десять лет спустя: 2013—2003

ДМИТРИЙ ВИЛЕНСКИЙ предлагает свой взгляд изнутри ситуации на последние десять лет

 
В этом году группе «Что делать?» исполнилось десять лет. Недавно художники объявили набор студентов в Школу вовлеченного искусства, которую «Что делать?» создает вместе с Фондом Розы Люксембург, а в конце августа — октябре примут участие в Бергенской ассамблее, кураторами которой выступят Екатерина Дёготь и Давид Рифф. Один из участников группы ДМИТРИЙ ВИЛЕНСКИЙ рассказывает, с чем он встречает этот юбилей.

Тогда, в мае 2003 года, во время обсуждений акций против форм празднования 300-летнего юбилея Санкт-Петербурга, было невозможно представить, что для некоторых участников, вышедших на протестное шествие, путь окажется намного длиннее, чем до ближайшего милицейского отделения. И даже сейчас, оглядываясь назад, сложно понять, что позволило небольшой и такой разношерстной группе товарищей продержаться вот уже десять лет в различных ситуациях и в каком-то смысле, выражаясь пафосно, «остаться самими собой» — как это было заявлено в конце мая 2003-го.

Не так уж и важно, что за это время произошло с нами (это тема отдельного текста), — важно то, что произошло с городом, страной и, конечно же, искусством.

«Вспомнить все» — когда-то этот призыв был сравним по своему значению с лозунгом «Личное — это политическое». Он говорил, что любые воспоминания связаны с политикой памяти, что, свидетельствуя о тех или иных событиях прошлого, мы всегда вступаем в борьбу за настоящее. Но сегодня, когда историческая память все больше замещается беспамятством медиа, в котором все события тонут, как текст в ленте ФБ, становится все сложнее предъявлять обществу политизированный нарратив истории, где оно могло бы узнать себя: события как искусства, так и политики теряют свои причинно-следственные связи, слипаются в один мутный комок. Да и самих параллельных историй становится неограниченное множество — они уже даже не борются за истину между собой, а спокойно существуют в своих параллельных реальностях.

Что делать? Гнев человека-бутерброда, или Хвала диалектике, 2006

За последнее десятилетие в стране изменилось так много, что простой перечень этих явлений легко займет несколько страниц (но эту работу стоит оставить историкам); нас же сейчас интересует, что произошло с задачами, которые мы ставили себе в 2003 году, — выполнены они или нет.

Очевидно, можно согласиться, что главным импульсом нашего протеста было негативное отношение к считываемому уже тогда реакционному повороту российской политики, четко зафиксированному в речи Путина на юбилее города. Тогда мы еще не могли представить, насколько это все окажется серьезно, и мы наивно надеялись, что стоит публично высказаться — всем все станет ясно и многое может измениться по нашей воле.

Что делать? Строители, 2005

Был очень принципиальный драйв: «нас достало», мы уходим из этого нагнетающегося маразма, весело хлопаем дверью. Но именно этим актом мы активно заявляем о своем присутствии и о том, что само это наше присутствие, настаивание на иной системе ценностей и суждений должно стать фактором публичной жизни. Стоит еще напомнить, что говорить в начале 2000-х о связях искусства и политики — практически весь первый номер газеты «ЧД» был посвящен манифестам политизации искусства — было актом совершенно непристойным для всей нашей «окружающей среды». Говорить об этом без пошлой иронии, изнутри левой позиции значило подвергнуться почти тотальному общественному остракизму, так как этот поступок автоматически переводил тебя из «приличного общества» в разряд каких-то обреченных лузеров. Похоже, эти последние десять лет ушли на то, чтобы доказать, что возможен иной расклад сил, а «лузерами» за это время стали многие из тех, кто так ожесточенно нас презирал. Так что время было потрачено не напрасно.

Для этого нам пришлось приложить довольно много усилий: распространить несколько десятков тысяч «левацких газетенок», где еще до общего признания стали публиковаться серьезные мировые интеллектуалы, снять более 15 фильмов, которые были показаны на значимых международных выставках и фестивалях, создать сайт, куда заходят свыше 120 000 посетителей в год, провести десятки семинаров, летних школ и много всего еще. Наверно, все это хоть чуть-чуть изменило общую ситуацию наряду с другими инициативами, возникшими сразу же после основания «Что делать?» (Движение Сопротивления имени Петра Алексеева в 2004-м, Социалистическое движение «Вперед» в 2005-м, Московский офис Фонда Розы Люксембург в 2003-м, Российский социальный форум в 2005—2006-м и пр.), но, конечно же, мы не смогли существенно повлиять на развитие ситуации, результаты которого сейчас переживаем так болезненно.

Но главное, за эти десять лет существенно поменялась вся парадигма творчества.

Мы начали работать в год основания Facebook, когда его капитализация равнялась $1000 в год; когда вывесить видео в интернет было трудноосуществимой авантюрой; когда не было ни хипстеров, ни креативных пространств, ни городских журналов или критических сетевых культурных порталов — как, впрочем, практически не было никаких шопинг-моллов, кредитов, ипотек и других ставших привычными радостей консюмеризма.

Когда в 2006 году нужно было делать фильм о протестном анти-G8 форуме в Петербурге, выяснилось, что у активистов полностью отсутствуют какие бы то ни было средства фиксации, — и фильм пришлось снимать только со своих двух камер. Сейчас любая протестная ситуация выглядит совсем иначе: камер больше, чем участников. Когда в 2008 году во время президентских выборов мы напечатали антивыборную газету «Баста», стало очевидно, что ситуация фальсифицированных, безальтернативных выборов почти никого не интересует, кроме нескольких социологических инициатив ну и разве что «центра Э», который спохватился уже только после того, как издание было напечатано, и только в 2011 году вопрос честных выборов стал центральным вопросом российской публичной жизни и увлек массу творческих работников и интеллигентов, которым на протяжении целого десятилетия это было совершенно неинтересно.

Ситуация с интернациональным развитием искусства тоже претерпела ряд серьезных изменений. Черпающим вдохновение в только что опубликованных книжках Негри и Харда («Империя» вышла на английском в 2000-м) и Паоло Вирно, очарованным энергией социальных форумов, нам казалось, что искусство будет востребовано в этих процессах и мы присутствуем буквально при рождении нового авангарда. Хотелось много чего обсуждать: классовую композицию общества и любовь, новые формы организации — советы и ассамблеи, проблематику реалистической эстетики, теорию кризисов и политической меланхолии и т.д. — все это заводило, каждый раз по-новому. Может быть, тут еще сказывался фактор языка — говорение о явлениях, для которых еще не было общепринятой русской терминологии: multitude, precarity, bare life… Сейчас это общие места российской академической дискуссии: книжки напечатаны, отрецензированы и стали одной из респектабельных примет маргинализированной критической мысли.

Похоже, эти последние десять лет ушли на то, чтобы доказать, что возможен иной расклад сил, а «лузерами» за это время стали многие из тех, кто так ожесточенно нас презирал.

Но при этом, несмотря на новую мировую волну протестов, движение за низовую демократию утратило как свой интеллектуальный вызов, так и свою способность к осуществлению серьезных изменений. А искусство так и не смогло переосмыслить возможности развития авангардных практик и вместо этого оказалось инструментализировано бизнес-логикой неолиберализма и социал-демократии для реализации задач по нормализации публичной сферы, для создания медиаскандала и заместителя реальной политики. Эти процессы еще остаются слишком горячими, чтобы говорить о каких-то результатах, но что они заставляют нас сегодня серьезно пересмотреть всю парадигму творчества — это совершенно точно, и именно этим «ЧД» будет заниматься в текущий исторический момент.

Ставить эти задачи невозможно, оставаясь в узких рамках национальной культурной политики, — поэтому с самого начала «Что делать?» мыслила себя как часть интернациональных процессов по переосмыслению взаимоотношений искусства и политики. И нашими манифестациями мы во многом пытались оспорить изоляционистскую концепцию развития национального российского искусства, как она начала складываться в начале нулевых. Судя по последним дискуссиям вокруг неучастия российских галерей в ярмарке «Арт-Базель» и заявлениям некоторых крупных менеджеров российского искусства, тут мало что изменилось. Вместо того чтобы мыслить себя органической и важной составляющей процессов, идущих в мировой культуре, наши деятели думают больше о том, как эффективно наладить экспорт всего русского, и удивляются, почему это не удается. Еще до нынешнего ажиотажа «Что делать?» обвиняли в том, что мы иностранные агенты; в том, что нам удалось стать частью интернациональной институциональной системы искусства, которая позволила быть максимально независимыми от национальных источников финансирования. За всеми этими обвинениями стояло полное непонимание логики, протоколов и ценностей интернациональной системы искусства. И сейчас по-прежнему нужно много трудиться, объясняя, как работают новые институции искусства, почему они работают так, а не иначе и почему мышление в стиле «экспорт-импорт» является тупиком развития любого искусства.

Что делать? Перестройка: Зонгшпиль, 2008

Можно ли сказать, что сегодня, как когда-то в перестройку, «мы победили»? Этот сомнительный тезис приходит в голову при виде того, как какие-то ценности, прежде совершенно маргинализированные, вдруг становятся достоянием широкой публичной жизни. Это произошло в перестройку, когда ценности почти полностью уничтоженного диссидентского движения стали тиражироваться масс-медиа, но сегодня очевидно, что мы по-прежнему далеки от такого пусть и сомнительного, но важного признания. Если что-то и поменялось, то скорее это произошло на уровне творческих и интеллектуальных микросообществ в больших городах, в которых сегодня уже можно говорить об интересе к политике, о социальных проблемах, о борьбе за достоинство, самоорганизации и о том, что искусство связано с целым комплексом политических и социальных вопросов. И это, конечно, первая и важная микропобеда. При всех скидках на искажение сообщений, медиаспекуляции и прочее очевидно, что производителями главных новостных культурных событий последней пары лет стали либертарные акции, организованные «Войной», Pussy Riot, Артемом Лоскутовым, группой «Аркадий Коц» или же движением «ОккупайАбай», и благодаря им общественная дискуссия в России стала в большей мере открыта новым смыслам и левым идеям в том числе.

Протест становится cool, в «приличном обществе» говорят на политические темы, даже бизнес начал думать, что важно продемонстрировать свою социальную ответственность, и тут какая-то азбука левых идей оказывается вполне к месту. Власти тоже спохватились, шантажируют общество и неправительственные организации таким расширенным пониманием политики, что даже нам, настаивающим на политизации всего и вся, становится дурно от происходящего.

Что делать? Русский лес, 2012

Что можно делать в ситуации, когда «кислород» перекрыт уже настолько, что ничего не осталось, кроме ухода в конфиденциальные пространства и продолжения там базовой просветительской работы без надежды на широкое распространение своих идей в обществе? Понятно, что определенные зоны в общественном пространстве будут оставаться свободными, потому что их просто не видно. «Что делать?» никогда не была особо заметна в публичном пространстве российского искусства и политики — мы никогда не делали ставку на медиаспектакль и скандал, а это на сегодня, пожалуй, единственно возможные средства привлечения широкого внимания. В то же время мы никогда не стремились быть маргиналами — наоборот, мы всегда настаивали на борьбе за гегемонию, и эту борьбу, очевидно, на текущий момент мы проиграли, если считать поражением то, что в нашей стране не сложилось широкого движения культурных работников, способных дать реальный отпор консервативной реакции и менеджерской оптимизации искусства и культуры. Коллапс развития Майского конгресса (это низовая инициатива по объединению творческих работников и творческих союзов, политических активистов и различных групп, имевшая место в Москве, Киеве, Санкт-Петербурге, Харькове, Бишкеке в 2010—2012 годах. Одной из задач Майского конгресса было создание в той или иной форме профсоюза творческих работников. Вдохновляющим примером, в частности, служил опыт американских творческих работников 1960—1970-х годов. — Ред.), где активную роль играл ряд участников «Что делать?», продемонстрировал всю неготовность к объединению в нынешней ситуации. В то же время этот альянс не очень-то сложился и в более подходящих европейских условиях: наверное, для него просто еще не пришло время.

И тут стоит согласиться с Ги Дебором, когда-то заметившим, что любая по-настоящему радикальная критика — та, которая умеет ждать. И десять лет, которые прошли так бодро, на самом деле являются смехотворно короткой исторической дистанцией для любой по-настоящему серьезной цели. Реально подводить итоги сейчас не очень-то и интересно: по-настоящему историческое явление видно только из совершенно другой временной перспективы, и, пожалуй, самое радикальное сегодня — работать на то, чтобы эта перспектива состоялась.