Teddy bear или Pussy Riot?

ЖЕРАР МОРТЬЕ о том, зачем старые оперы рассказывать новым языком

В последнее время в русском культурном пространстве особенно болезненным стал вопрос о том, как поступать с классикой — будь то опера «Руслан и Людмила» или Летний сад. Надо ли ее актуализировать или музеизировать, надо ли стремиться к аутентичности и что под ней понимать. По просьбе COLTA.RU знаменитый оперный экспериментатор, бывший шеф Зальцбурга и Парижской оперы, нынешний интендант Королевского театра Мадрида ЖЕРАР МОРТЬЕ поделился своим видением этой темы.

Разговор об опере — это в первую очередь разговор о пении и театре. Не будем забывать, что первыми двумя художественными формами коммуникации между людьми были пение и танец. Пение — это очень важно, это даже важнее, чем речь, это первая форма эмоциональной коммуникации. Когда кто-то поет — это больше эмоции, чем рассуждения. Кто-то поет о любви. Вы не думаете, что это за любовь такая, но вы ее чувствуете. Или вы кого-то ненавидите. Вы не спрашиваете себя, почему я ненавижу. Но вы выражаете свое чувство с помощью пения.

Театр — еще одна очень важная вещь для человека. Потому что в театре вы имитируете вашу повседневную жизнь. Вы пробуете снова ее проиграть. Как ребенок. Все дети всегда хотят играть в театр — они имитируют родителей. Одна из великих теорий об образовании на этом строится.

Это значит, что опера, соединяющая пение и театр, — это, на самом деле, нечто очень естественное.

Поэтому опера очень популярна. Она любима и интеллектуалами, и даже больше — обычными людьми. В мировой истории оперы мы видим, что все социальные классы находили к ней путь. Так было с самого ее рождения. Опера не была придворным жанром — ни в Венеции, ни в Гамбурге, где были первые оперные центры. Она была для горожан. В этом разница с другими видами искусства. Опера была коммерческим искусством. На нее нужно было продать билеты. Какой-нибудь портной или гондольер не вхож в придворный круг, но он мог прийти в оперу. Он не должен был для этого состоять в свите короля или дожа.

© Eвгений Гурко/Colta.ru

Сейчас история оперы насчитывает четыре сотни лет. Что для меня в ней важно, так это то, что великие оперы, еще с Монтеверди, всегда говорили об обществе, в котором они были сотворены. Это как греческая трагедия. В ней тоже танцевали, пели. Но при этом греки поднимали в ней самые важные экзистенциальные вопросы: о любви, власти, войне, мире. И опера продолжила эту традицию. У Монтеверди, который стоит у истоков жанра, самая знаменитая опера — «Коронация Поппеи». Она не была о героях или о богах. Она была о политике. О том, как любовь и вожделение переплетены с властью. Это до сих пор, кстати, очень актуально.

Монтеверди написал «Поппею» в момент, когда Венеция переживала переломную эпоху. Когда ренессансный гуманизм поставил под сомнение всю структуру общества и церкви. Монтеверди был современником Галилея, который говорил, что планеты вращаются вокруг Солнца. Это был конец католического способа мышления, существовавшего до того 1000 лет. Мы должны об этом помнить. Мы не можем исполнять «Поппею» просто в древнеримских костюмах. Монтеверди не собирался показывать Древний Рим, он хотел показать что-то актуальное для своего времени!

Сейчас для того, чтобы опере коммуницировать с публикой, я верю, нужно старые шедевры рассказывать современным языком. Люди не должны думать, что это музей.

Попробую объяснить. Скажем, «Борис Годунов» — это была великая реформистская опера для своего времени. Ставя ее, я не могу показывать только историю Бориса (XVI—XVII века) и вторжение поляков. Я также должен рассказать о Мусоргском, о том, как он чувствовал людей, о его думах о России. Я должен знать исторические обстоятельства, при которых была создана эта опера. И также — я должен рассказать о людях нынешнего дня.

Или «Дон Жуан». Сама история о нем появилась в Испании в эпоху, когда страна была переполнена американским золотом. Это было довольно декадентское общество, в котором большую роль играли деньги и секс. И история Дон Жуана показывает, как эротизм разрушает человека. Моцарт через 150 лет, конечно, отразил ощущения своего времени, эпохи рококо, где женщина рассматривалась как предмет удовольствия. Сегодня, думаю, вы можете встретить по двадцать Дон Жуанов на каждой улице. И теперь эта история — не против эротизма. Она может быть о том, как вожделение разрушает любовь.

В любой оперной постановке должны взаимодействовать три эпохи — та, в которую происходят описываемые события, та, в которую жил композитор, и та, в которую живет зритель. И это прекрасно, потому что публика видит, что история повторяется, что их проблемы, шутки, страдания — это не новость, это всегда было. И это — сильная эмоция! Вы чувствуете солидарность, вы чувствуете себя братом или сестрой всех людей из прошлого.

Чтобы понять свое время, нужно иметь представление об истории. Большая проблема многих людей — что у них нет исторической памяти. Это проблема для любого общества.

Вы можете видеть, что в прошлом композитор был, так сказать, драматургом. Именно он решал, как представить ту или иную историю публике своего времени. А в наше время уже не композиторы, а дирижеры и постановщики выполняют эту роль. Они размышляют над человеческой эволюцией и с помощью своей рефлексии пытаются приблизить историю к современной публике.

Сегодня, думаю, вы можете встретить по двадцать Дон Жуанов на каждой улице.

Плохо то, что мы сейчас имеем недостаточно новых опер, мы все время исполняем одни и те же названия. И для них нет достаточного количества хороших постановщиков. Много шарлатанов. Вот в чем кризис режиссерского оперного театра.

Другая проблема: «Руслан и Людмила» в Большом в постановке Чернякова подвергся критике со стороны публики. Но это уже кризис публики, а не режиссера. Потому что публика не хочет согласиться с тем, что опера — это что-то про нынешнее время. Она идет в оперу, чтобы, наоборот, забыть о современности. Публика считает, что опера — это убежище, место, куда можно убежать от проблем, что это такой teddy bear. А ведь это совсем не то, что имел в виду Глинка! Он-то хотел говорить о современности, используя образы из истории и мифологии.

Когда Софокл писал «Антигону», он взял историю, которой 1000 лет. Но он рассказал о своем времени!

Конечно, в России власть всегда хотела использовать оперу для собственных целей. Авторитарные режимы (я говорю не только о России, в Испании у меня сейчас те же проблемы) всегда хотят, чтобы для людей опера была только «опиумом для народа», но не открывала им глаза, сознание, чувства. Но всегда были композиторы, которые не хотели этому подчиняться. «Борис Годунов» Мусоргского, «Иоланта» Чайковского, «Леди Макбет Мценского уезда» Шостаковича. Композиторы всегда делали что-то, что не нравилось власти, но нравилось публике.