Екатерина Антоненко: «Хороший дирижер всегда отпускает раньше назначенного времени или вовремя»

Основательница вокального ансамбля Intrada о том, как, что, ради чего и на какие деньги поют хором 20-летние

 
Недавняя выпускница Московской консерватории Екатерина Антоненко и созданный ею шесть лет назад симпатичный маленький молодежный хор Intrada, поющий музыку барокко и Возрождения именно так, как ее надо петь, в этом сезоне окончательно превратились в серьезную силу, которая совершенно не теряется на фоне многочисленных московских хоров с так называемым русским звуком и которую уже невозможно не замечать. После недавнего генделевского «Геркулеса» сегодня в зале Чайковского — новая совместная работа с дружественным «Интраде» оркестром Musica Viva, российская премьера раннеромантической оперы Карла Марии фон Вебера «Оберон».

— Как возникла «Интрада»? Это была ваша идея?

— Да, идея моя, но она была поддержана педагогами Московской консерватории, и все это стало развиваться как-то само собой, мне никогда не приходилось на что-то давить. Конечно, тогда мы еще не совсем представляли, что это будет. У нас был огромный интерес к этой музыке, хотелось ее петь, исполнять, но ни о каких высоких целях на тот момент речь не шла.

— Были какие-то ориентиры, коллективы, на которые вы равнялись?

— Тогда я гораздо хуже разбиралась в коллективах, чем сейчас. Но, безусловно, это были разные западные ансамбли, в том числе и The Tallis Scholars Питера Филлипса, и ансамбли Херревеге, и The Monteverdi Choir Гардинера. В России эта музыка не была еще никак представлена. Нам хотелось предложить российской публике что-то такое, чего еще не было. Такой был посыл. Может быть, подобные мысли возникали у кого-то еще, но по большому счету мы были первопроходцами.

— Чем вас привлекает музыка барокко и Возрождения?

— Сложно сказать. Мы однажды обсуждали это с Питером Филлипсом, он мне задал этот вопрос — почему музыка Возрождения? И я тогда постеснялась ему ответить. А потом мы как-то сидели, был тихий вечер, светили звезды, и он сказал: «Для меня музыка Возрождения — эти звезды». И на самом деле я ему тогда постеснялась ответить именно это. Для меня музыка Возрождения — это звездное небо, это какие-то звучащие сферы, о которых речь шла в трактатах того времени. Это абсолютно другие ритмы, другое состояние души.

— Вы открыли ее для себя в консерватории?

— Да, хотя у дирижеров курс истории зарубежной музыки очень сжатый, и у нас этого в программе не было. Я ходила на лекции Михаила Александровича Сапонова для музыковедов, потому что мне это было интересно. Часто сидя в читальном зале, мы из-за двери слышали, как теоретикам показывали какие-то великолепные исполнения, а у нас ничего этого не освещалось. Но сейчас я сама веду курс хоровой литературы у дирижеров, и у меня есть возможность уделить внимание этой музыке, показать тех исполнителей, которых хочу.

— Как формировался состав вашего ансамбля?

— В «Интраду» поначалу вошли мои друзья, а также люди, интересующиеся этой музыкой, среди них были и теоретики. Сейчас уже совсем другой состав, с 2006 года никого не осталось. Последние года три коллектив практически не меняется, и это очень здорово. Большая часть, конечно, — консерваторцы, есть выпускники Гнесинки, есть выпускники Академии хорового искусства, это мужские голоса, потому что там очень здорово готовят мальчиков, с юного возраста, и у них отличный уровень. Сейчас есть только певцы, которые действительно хорошо владеют своим голосом, это все-таки главный критерий. И, безусловно, важна заинтересованность в этой музыке. У нас в ансамбле 20 человек, иногда добавляются два-три человека, в зависимости от концерта. Раньше я сама искала людей, а сейчас уже часто к нам просятся. Конечно, очень приятно, что наш ансамбль вызывает такой интерес.

— Как решаете вопрос финансирования — наверняка это камень преткновения?

— В самом начале все было на чистом энтузиазме. И я считаю, что это очень хорошо. Люди, конечно, менялись, но в результате оставались те, которым это действительно интересно. Ведь если дать кому-то денег и сказать: «Собери коллектив» — люди пойдут в первую очередь потому, что им предложат деньги. И наверняка для 90 процентов из 100 это будет очередная халтура. Ведь всем нужно жить. А если изначально принцип другой — денег, извините, нет, а есть интерес, конкретные задачи, музыка, которую мы хотим исполнять, — то люди подбираются совсем иные. Другой вопрос, что вначале были люди заинтересованные, но не такие выдающиеся по уровню, если говорить о вокале. Но сейчас планка уже изменилась. Сейчас уже одного интереса бывает мало. Теперь необходима вокальная подготовка на очень хорошем уровне. И способность быстро учить партии. Так как у нас нет постоянной материальной базы, у нас нет и возможности репетировать каждый день с 10 до 14, и мы должны все учить в достаточно быстром темпе. Это не значит, что хуже, просто люди гораздо ответственнее к этому делу подходят. Учат партии дома, приходят уже подготовленные, ну, кто-то может и с листа прочитать Dixit Dominus Генделя (сложнее для хора ничего не написано) — люди уже сами смотрят по своему уровню.

Сейчас, если продолжать финансовую тему, ситуация довольно сложная. У нас есть ангажементы и в Московской филармонии, и в Доме музыки, все это оплачивается. Но постоянной материальной базы нет, и это один из ключевых вопросов, он стоит ребром, и его надо решать.

— Получается, вы совмещаете функции художественного руководителя и менеджера?

— К счастью, в первую очередь я занимаюсь главным — музыкальными делами. Если я вдруг найду деньги, но потеряю что-то в музыкальном плане — допустим, у меня не будет хватать времени на подготовку к репетициям, — то я растеряю всех этих певцов. Потому что наш коллектив держится на определенном качестве, и певцам доставляет удовольствие в нем работать. Они именно это ценят в первую очередь, хотя, конечно, если мы найдем постоянное финансирование, на что я очень-очень надеюсь, то это решит многие наши проблемы. Ребята, безусловно, всегда мне готовы помочь и помогают, если какие-то организационные вещи они могут решить без меня. И чувствовать их поддержку — это здорово. Но, по сути, я жду, пока появится такой человек — возможно, в недрах нашего коллектива или это будет человек со стороны, — который поймет нашу специфику и с которым мы будем друг друга понимать. Тогда я бы с удовольствием эти организационные функции ему передала. Так что дело не в том, что это я хочу всем заниматься одновременно, — просто на данный момент у меня нет выбора.

— Что вам дала стажировка в Германии?

— Дала очень много. Я стажировалась у одного из лучших хоровых дирижеров в мире — Маркуса Крида, я мечтала к нему попасть и, когда попала, не разочаровалась. Часто бывает так: мечтаешь о чем-то, а когда достигаешь — понимаешь, что это совсем не то, чего хотелось. Здесь было абсолютно по-другому — все мои ожидания были превзойдены. Учеба у него дала мне другой взгляд на профессию — на репетиционный процесс, на работу дирижера. Мне удалось поучаствовать в Кельнском камерном хоре у Петера Ноймана, я с тех пор регулярно с ними сотрудничаю. И я общалась с певцами, видела жизнь этих коллективов изнутри, и это расширило мой кругозор. В общем, колоссальный опыт.

— На ваш взгляд, в чем специфика хорового дирижера?

— Хоровой дирижер имеет определенный эталон в своей голове и провоцирует музыкантов — хотят они этого или нет — следовать за той конкретной звуковой моделью, которая у него есть. Бывают дирижеры, у которых нет этой модели — и это тоже слышно. Вот это главное, это даже важнее, чем руки. Наверно, для оркестрового дирижера все-таки важнее руки, техника. И еще — если речь идет о вокальном звуке, то он у каждого дирижера будет свой. Даже у одного и того же коллектива, если к нему выйдет другой дирижер, звук будет другой, и это слышно с первых нескольких тактов.

«Катя, а мы теперь поняли, чем действительно отличается ваш коллектив! У вас у каждого осмысленное выражение лица!»

— В работе с певцами вы прибегаете к словесным описаниям того, что хотите услышать?

— Мне сложно себя охарактеризовать — это, наверно, лучше спросить у певцов. Но, опять же, если говорить о репетиционной работе — эталоном для меня является Маркус Крид, который не говорит ничего. Если он что-то сказал — это событие, потом весь хор будет обсуждать эти два предложения весь вечер. Но он может показать все. Есть дирижеры, которые больше исходят из словесного образа. Как правило, они не так хорошо могут показать. Но, на мой взгляд, это никак не принижает их как музыкантов. Все равно, я считаю, главное — это что мы имеем на выходе. А каким способом ты этого достигаешь — не важно.

— Но вы стремитесь к той модели, которую показывал ваш учитель?

— Я видела, насколько его работа эффективна. И с точки зрения работы с певцами она гораздо динамичнее, так как контакт достигается быстрее. Голосу сложно повторять много раз одно и то же. Раз спели — «ой, не так, а вот так», снова начали — «ой, не так»… Это сложно для певцов. Прежде чем остановить их лишний раз, стоит подумать, надо ли это делать. Я, конечно, стремлюсь к уровню моего учителя. Но я стараюсь и какие-то образы находить, в конце концов, я другой человек и по-другому могу чувствовать и мыслить.

— Вы строгий руководитель? Бывает, что приходится проявлять жесткость?

— Опять же, это надо спросить у певцов. Я просто стараюсь добиваться того, чего мне хочется, и препятствий к этому обычно не возникает. Бывает, они говорят: Кать, все, мы устали. И я их понимаю. Мы репетируем иногда очень поздно, после того, как они все целый день где-то отработали. И мне часто хочется продолжить, музыкально что-то доделать, но я понимаю, что это пойдет только во вред. Хороший дирижер всегда отпускает раньше назначенного времени или вовремя. Когда певцы уже находятся в состоянии усталости — работа пойдет в минус, и это надо почувствовать. Для певцов важно, чтобы они не перетрудились в физическом плане. Я просто на себе это пережила.

— Певцы для вас — друзья?

— Я не стремлюсь искусственно с каждым выстроить дружеские отношения, но специально ни от кого не отстраняюсь. Многие из них мои друзья, но есть люди, которых я знаю не так близко. Сейчас у нас замечательная атмосфера, работать очень приятно, и это не самореклама, это действительно так.

— Как сложилось ваше сотрудничество с Питером Филлипсом?

— Началось все, как всегда, случайно. У него был концерт в Москве, на «Декабрьских вечерах», а в тот момент для нас это было что-то запредельное. Сейчас уже у нас самих было два концерта на «Декабрьских вечерах». А тогда на его концерт невозможно было попасть, но я предприняла титанические усилия, чтобы мы попали к нему на репетицию всем коллективом. Он был не против, но были проблемы с музеем, требовались паспортные данные всех людей в ансамбле, консерватория должна была поставить какую-то печать, в общем, все это было непросто. Но мне удалось. А он заинтересовался и после репетиции подошел узнать, что это за коллектив. Я рассказала, что мы только начали петь эту музыку и нам очень интересно, важно его послушать. А потом я вспомнила, что через две недели буду в Лондоне, и спросила: а можно будет там вашу репетицию посмотреть? Он сразу назвал мне число, дал свой е-мейл, сказал — если все состоится, напиши мне, и я скажу, куда приходить. И я пришла, слушала всю репетицию одна, это был практически трехчасовой концерт для меня. А после этой репетиции мы разговорились, он сказал, что давал в Новосибирске мастер-классы. И я говорю — без всякой надежды, просто чтобы разговор поддержать: вот бы вы провели мастер-класс у нас в консерватории. А он сказал, что ему это было бы интересно и, если консерватория его пригласит, он с удовольствием приедет. Ну, я приложила все усилия, и Михаил Александрович Сапонов поддержал, за что огромное ему спасибо, и во многом благодаря ему это состоялось. И вот он приехал один раз, второй… в этом году уже пятый. Он говорит, что ему очень приятно с нами работать и он отмечает огромный творческий рост. И ребята его всегда ждут.

У нас были мастер-классы и с Майклом Чансом, Эммой Керкби, но они приезжали не специально ради нас, я просто узнавала, когда у них концерты в Москве, писала им, и они соглашались провести мастер-класс в консерватории. А недавно был мастер-класс Петера Ноймана, с которым я знакома по Кельну. Я дала ему наши записи, пригласила — и он тоже согласился.

— За счет чего, как вам кажется, происходит рост вашего коллектива? Вы слушаете записи западных коллективов?

— Слушаю, конечно, но нельзя сказать, что я ориентируюсь на них. Я ориентируюсь на свой опыт. У нас есть определенная не то чтобы манера, но стиль пения. В котором певцы, даже самые лучшие, не сразу могут освоиться. Они приходят и думают: ой, а нам надо сейчас, как в хоре, подстраиваться. Думают: я сейчас встану с кем-то рядом, а меня самого не особенно будет видно и слышно. Кредо нашего коллектива в том, что важен каждый человек, важен посыл от каждого человека. Когда есть свободное, красивое пение от каждого, тогда можно говорить о красивом звуке коллектива. Я не знаю, откуда это пошло, но у нас часто принято считать, что надо «притираться». Певцам бывает некомфортно петь в хоре, люди зажимаются. И тем, кто к нам приходит, нужно время, чтобы понять, что здесь они могут, с одной стороны, расслабиться — у нас они поют в основном в сольном качестве. А с другой, больше ответственности на каждом певце. Во многом именно это определяет качество хороших хоровых коллективов в Европе. Это определенная внутренняя установка, которую мы стараемся воплощать в жизнь. И это слышно сразу. Марина Бутир, директор оркестра Musica Viva, на исполнении «Геркулеса» Генделя в филармонии сказала мне в антракте: Катя, а мы теперь поняли, чем действительно отличается ваш коллектив! У вас у каждого осмысленное выражение лица!

Вот именно поэтому мы себя и называем вокальным ансамблем. Вопрос не в количестве человек, а в качестве.

— «Интраде» уже шесть лет. Каким бы вы хотели видеть ансамбль к 10-летнему юбилею?

— Хороший вопрос. Конечно, хотелось бы, чтобы уровень еще рос. Хочется накопить больше репертуара, исполнить двухорные мотеты Баха, и так, чтобы получить удовлетворение. Это уже показывает определенный класс коллектива. Хотелось бы, чтобы появилась постоянная материальная база, стабильность, потому что это дает спокойствие. А так мне сложно сказать, потому что я сама меняюсь. Если бы вы меня спросили в 2007 году, что я вижу через пять лет, я бы никогда в жизни не сказала, что мы можем выступить на «Декабрьских вечерах». Или что мы в «Геркулесе» Генделя будем петь с Кристофером Мулдсом. Это казалось чем-то недостижимым! Если возможен такой же степени качественный скачок, то я буду очень рада. Сейчас идет планомерная работа, ее сложно проанализировать в текущий момент, но когда оглядываешься — понимаешь, сколько всего было сделано. Думаю, что залог успеха — это двигаться медленно, тщательно и постоянно расти.